Ближе к концу первого дня работы в этом парке, уже вечером, в сущности, когда зажглись все фонари, а от ларька, где торговали хот-догами, тянулся сладковатый запах подгоревшего лука, он вдруг обратил внимание на девушку, стоявшую в центре шестигранного павильона для игры в дартс. Наберешь пятьдесят очков или больше – получишь приз, повторные броски не допускаются, попадание в центр мишени – двадцать очков, собственными дротиками не пользоваться. Она стояла там, щурясь от света, ее кожа отливала красным в неоновом освещении, вокруг сплошные мягкие игрушки и шляпы стетсон, а в руке набор дротиков с зеленым оперением.
– Хочешь попробовать? – спросила она.
Доналд пожал плечами и покачал головой. Он уже с четверть часа болтался вокруг этого павильона, может, даже больше. Отходил в сторону и снова возвращался, стоял рядом, держа в руках пакет пончиков в сахаре.
– Иди сюда, попробуй, чего ты? Я с тебя денег не возьму.
Она говорила с каким-то странным акцентом, не очень сильным, вроде бы северным. Он опустил пакет с пончиками на землю и взял у нее дротики. Дротики, конечно, были легонькие, да он давно уже знал, что они именно такие, потому что у них сердцевина высверлена. Такими в цель попасть попросту невозможно. Он набрал семнадцать очков, и она предложила ему в качестве приза игрушечного медвежонка – бледно-оранжевого, с пуговицами вместо глаз и пастью, вышитой черной ниткой. Вместо того чтобы отказаться, он поблагодарил ее и сунул игрушку за пазуху.
– Вот, – сказал он, протягивая ей пакет, уже потемневший от пропитавшего его масла. – Угощайся.
У нее была серебряная сережка в левой ноздре, теперь он хорошо ее разглядел. Волосы острижены коротко. Когда она вонзила зубы в пончик, сахарная пудра прилипла к ее верхней губе.
– Меня зовут Эйнджел, – сказала она. – А тебя?
– Шейн.
Вокруг шатались небольшие банды юнцов, кричали, толкались, пили что-то из банок. Когда один из них, не сумев попасть хотя бы двумя дротиками из трех даже в край мишени, начал вякать на Эйнджел, обозвав ее шлюхой, обманщицей и еще как-то, Доналд вдруг вырос прямо перед ним и велел проваливать; к его удивлению, юнец именно так и сделал, правда, пообещав набить ему морду, – но скорее всего просто чтобы не уронить себя в глазах приятелей.
– Спасибо, – сказала Эйнджел. – Только не стоило беспокоиться. Тут все время такое случается. Даже хуже.
– Да не за что, – пробормотал Доналд.
Около двух ночи, когда парк закрылся, он сдал выручку хозяину надувной горки и снова пришел к ней, чтобы помочь убрать все на ночь, закрыть ставнями павильон.
– Спасибо, – снова поблагодарила его она.
– Не за что.
– Куришь? – спросила она.
– Ага. Почему бы и нет?
Эйнджел набила косячок, чиркнула спичкой, раскурила и протянула его Доналду. Они отошли на край пустыря и сели.
– Ты где ночуешь? Здесь или еще где?
Доналд пожал плечами:
– Да я хотел раздобыть у кого-нибудь одеяло и лечь прямо тут, на земле. Сейчас не холодно.
Она взяла у него косячок, затянулась, глубоко вдохнув дым. Недавно школу кончила, решил Доналд. Лет шестнадцать, может, семнадцать.
– А ты? – спросил он.
Эйнджел ткнула пальцем в небольшое скопление фургонов:
– Мы там вместе с Деллой живем. Она вроде как взяла меня к себе. Уже несколько месяцев. Нормальная баба.
Доналд кивнул, потом спросил:
– Эйнджел,[28] наверное, не настоящее твое имя?
– Самое настоящее. Эйнджел Элизабет Райан.
– А я думал, это хохма.
– Это мой папочка так схохмил.
Они сидели и курили, прислушиваясь к частым взрывам смеха, доносившимся откуда-то со стороны парка, к шуму машин на шоссе позади них, проносившихся мимо с громко орущими радиоприемниками.
– Шейн…
– Да?
– Ты тут останешься или что?
– Босс сказал, что я могу работать на этой горке и дальше, если хочу.
– И ты будешь?
– Ага, некоторое время. Несколько дней. А что?
– Это у тебя что? – спросила она, указывая на пластырь у него на лбу, но не прикасаясь к нему.
Шейн улыбнулся:
– Машину разбил.
Она склонилась к нему и поцеловала. Губы у нее были сухие и потрескавшиеся, язычок быстрый и мокрый. Потом она отодвинулась. Он чувствовал, что руки у нее все в гусиной коже. Они докурили косячок до самого конца, потом Эйнджел поднялась на ноги и отряхнула джинсы.
– Ладно, мне, наверное, пора.
– Ага.
Когда она ушла, он отвернулся в сторону, расстегнул «молнию» на джинсах и стал мочиться: длинная струя все лилась и лилась дугой, никак не переставая. К тому времени, когда он завершил свое дело, Эйнджел уже шла назад к нему с одеялом на руке.
– Вот, возьми, это Делла дала.
Когда он попытался снова ее поцеловать, она отвернула лицо.
– До завтра.
– Ага. Увидимся.
Он продолжал думать о ее поцелуе, о том, как она старательно и четко это проделала, пока не уснул.
Доналд проработал в этом парке аттракционов еще два дня, помогал на автодроме, подсоблял Эйнджел открывать и закрывать ее павильон. Владелец парка, его звали Отто, был вечным бродягой и наследником нескольких поколений бродяг; парк аттракционов раньше принадлежал его отцу и дяде. Большая часть людей, что у него работали, были из его же семьи – дети, племянники, двоюродные братья. Делла, которая вроде как взяла Эйнджел под опеку, оказалась его сестрой.
Один из кузенов Отто дал Доналду спальный мешок и сказал, что он может ночевать в кузове грузовика, в котором перевозили «гигантские шаги». На второй день Делла пригласила его к себе в фургон на ужин – рагу из мяса с картошкой и бутылка дешевого красного вина. И по стаканчику чистого спирта, от которого Доналд поперхнулся. Позже к ним присоединился Отто, хорошенько выпил, потом отломил кусок хлеба и до блеска вычистил уже почти пустую кастрюлю.
– Хороший ты малый! – сообщил он Доналду, крепко ухватив его за плечо. – Отличный малый!
«Мне ведь уже тридцать, – думал Доналд, – и никакой я не малый». Но вслух ничего не сказал.
На следующий день Делла подошла к горке, когда он собирал деньги с посетителей. Ее длинные юбки тащились за ней по пыли и грязи. До вечера было еще далеко, и в парке стояла тишина, лишь несколько детей да мамаши с колясками или грудничками в пристегнутых к груди «кенгурятниках».
– Тебе известно, что у Эйнджел была совершенно похабная жизнь? – спросила она у Доналда.
Тот кивнул, хотя, по правде, ничего не знал про нее, только догадывался.
– Мать наркоманка, полная безнадега; папаши там никогда и не было. Болталась по приютам, по приемным семьям. И всегда сбегала, а полиция ее назад тащила. Когда я ее подобрала, это было полгода назад, от нее остались лишь кожа да кости. Хотела покончить с собой. Вены себе бритвой порезала. А теперь ничего. Немного отошла.
Она придвинулась ближе и схватила Доналда за руку:
– Если ты ее обидишь, если она опять возьмется за старое, я тебя порежу. – Отпустив его руку, она сунула ему ладонь между ног. – Понятно?
– Ага.
– Точно все понял? – Она сжала его там еще сильнее.
– Да.
– Вот и хорошо.
Когда она отпустила его и отступила в сторону, у Доналда слезились глаза и здорово саднило в паху.
– Ты уже сидел. – Это был не вопрос, утверждение. – В тюряге. Может, хороший срок тянул.
– Да, я…
Она рубанула ладонью воздух:
– Нет, не надо. Просто теперь ты знаешь, что я про это знаю. А остальное – твое дело. – Она снова придвинулась, дыша ему прямо в лицо. – Будь с Эйнджел поласковее, а не то я тебя…
В ту же ночь Эйнджел пришла к нему в кузов грузовика, когда он уже уснул.
Сначала ему показалось, что это ему просто снится, что кто-то навалился на него. Потом он услышал звук расстегиваемой «молнии». Когда она скользнула к нему в спальный мешок, он почувствовал, какие ледяные у нее ноги и какие острые коленки. На ней была белая футболка и узенькие хлопчатобумажные трусики. Он попытался что-то сказать, но она поцеловала его в щеку, потом в закрытые глаза, в угол рта. Он почувствовал, как у него встает, и прижался к ней своей налившейся плотью, и она резко вдохнула, тоже ощутив это.