– Что ты думал?!
Шейн отвернулся.
– Ты думал, что я такая, да? Ты думал, я именно этого хочу?
– Ага. – Его было едва слышно.
– Ох, Шейн…
Она медленно склонилась к нему, прижав лицо к его груди, так что ее макушка оказалась у него под подбородком, а ее горячие слезы у него на шее. Потом она отодвинулась назад и влепила ему пощечину – открытой ладонью по щеке, изо всех сил. И не один раз, а два.
– Не вздумай хоть раз еще пробовать со мной такое. Не вздумай! Понял?
И хотя лицо его горело, глаза слезились, а над скулой багровел рубец, где она оцарапала его ногтем, Шейн ничего ей не сделал. И не сказал ни слова. Стоял там, где стоял. Даже когда Эйнджел вылезла наружу, закрыв за собой дверь.
Вот они, правила Маккернана. Но Маккернан тянет срок; видимо, пройдет еще лет десять-двенадцать, прежде чем он сможет хотя бы мечтать о возможном освобождении. А Шейн – вот он, вроде бы как на свободе, не за решеткой, во всяком случае. Шум, который они там подняли, теперь уже по большей части утих. А то, что его ищет полиция, – так у них и без него дел по горло. Конечно, приехав сюда, он пошел на риск, но если держаться осторожно, не ввязываться ни в какие свары, может, это и сойдет ему с рук. Почему бы и не сойти? После всего того дерьма, которое на него свалилось, разве нельзя рассчитывать хоть на какую-то удачу? И теперь у него есть Эйнджел, не так ли? По крайней мере он так считает. Разве это не достаточное доказательство?
Он решил, что нынче она сюда не вернется. Подумал, не сходить ли за ней, поговорить… Нет, она, наверное, в фургоне у Деллы, а ему сейчас совсем не хотелось попадаться Делле под горячую руку.
Так он и лежал там, беспокойно ворочаясь. В голове гудело. Несмотря на то, как Эйнджел отреагировала на его попытку, он все вспоминал тот момент, когда схватил ее и швырнул на пол, – и одновременно он вспомнил, как он был тогда с Маккернаном, с Маккернаном и той девушкой, Люси. И все, что они тогда делали. Картинки прошлого немного потускнели в памяти, но он по-прежнему видел все достаточно четко. И почувствовал, как у него встает, даже подумал, что надо бы хоть в кулак облегчиться, но тут дверь фургона отворилась и внутрь вошла Эйнджел.
Внутри было темно, но он отвернулся в сторону от нее. Слышал, как она раздевается, и подумал, что она скорее всего устроится спать в кресле или даже в старом спальном мешке на полу, но вместо этого она забралась в постель позади него, и у него перехватило дыхание, когда она улеглась рядом, прижавшись спиной к его спине, чуть касаясь его кожи, его позвоночника своей кожей и своими позвонками.
– Эйнджел, – позвал он несколько минут спустя.
Но она ничего не ответила, а еще через некоторое время он решил, что она уже заснула, но именно в этот момент она заговорила и стала рассказывать ему своим тихим и четким голосом о том, что с ней произошло, когда ей было семь, и потом, когда ей было около одиннадцати, и когда ей было тринадцать, и в груди Шейна все разрастались и разрастались гнев, ярость, негодование, а он лежал, страшно напряженный, сжав кулаки, желая только одного – пойти и отыскать их, тех подонков, которые все это с ней делали, и всех их порезать, порезать, чтоб истекли кровью, чтоб вся кровь из них вытекла, чтоб они потом висели вверх ногами на крюках в мясной лавке, чтоб крюки им были всажены туда, где раньше у них были члены… А утром, когда она еще спала, он нашел свой нож и пошел с ним к кухонной раковине, где всадил его себе глубоко в левую руку и держал так, в ране, наблюдая, как вытекает кровь.
– Что случилось? – спросила Эйнджел, когда проснулась и встала, указывая на пластырь у него на руке.
– Ничего. Порезался.
– Чаю хочешь?
– Ага, почему бы и нет…
На дне раковины еще виднелись несколько капель крови, и Эйнджел смыла их, пока ждала, когда закипит чайник.
Все шло прекрасно до второй половины следующего дня. Ни Шейн, ни Эйнджел ни словом не обмолвились о том, что произошло между ними в прошлую ночь; Эйнджел отправилась готовить к работе свой павильон, Шейн принялся мыть надувную горку. От автодрома доносилась музыка, хотя посетителей еще не было, да и сам автодром пока не работал. Музыка привела Шейна в хорошее настроение, некоторые из этих вещей он слышал в тюрьме, песни то ли группы «Куин», то ли «АББА», а потом даже Элвис – «Олл шук ап», «Тедди-беар», «Лавин' ю». Шейн подпевал, пока мыл горку, и вспоминал, что Маккернан говорил про Элвиса Пресли, что ему надо было бы умереть, пока еще был молодой и стройный, а не жирный и старый, а Шейн и не знал, прав он или нет.
Но вот в парк аттракционов начали просачиваться первые посетители, маленькими группками, мальчишки лет по десять-одиннадцать, а потом и малышня со своими мамашами, а иногда и с папашами, и Шейн принимал деньги, отсчитывая сдачу, проверяя одновременно, все ли сняли обувь, перед тем как взобраться по веревочной лестнице наверх, и стараясь отслеживать, сколько раз каждый мальчишка уже съехал вниз, и вытаскивая из толпы тех, кто пытался пробраться тайком и скатиться бесплатно, или же получая от их родителей дополнительную плату, что было еще лучше.
Время летело быстро, и скоро ему удалось забыть все, что случилось прошлой ночью, и не думать о том, что скверного может случиться еще.
Потом он заметил, что Эйнджел устроила себе перерыв – сидит еще с четырьмя рабочими парка, в основном парнями, и с ними какой-то чужак, незнакомый. Ему потребовалось некоторое время, чтобы найти себе подмену на надувную горку, после чего он направился к этой группе. Крэйг, обслуживавший автодром, познакомил его с чужаком. «Это Брок», – сообщил он. А Брок при ближайшем рассмотрении оказался одним из этих брюхатых и бородатых рокеров, которым нравилось именовать себя «Ангелами ада». Шейн не раз встречался с ними в тюрьме, и чаще – когда он был с Маккернаном. У этого все руки были в татуировках, и шея тоже, да еще змея и череп рядышком друг с другом красовались у него на животе, жирном и бледном, мешком нависавшем над поясным ремнем, так что футболка все время задиралась вверх, когда он откидывался назад и разражался хохотом, рыгал и снова хохотал.
– Держи, – сказал он, бросая Шейну банку пива «Хейнекен» из батареи, стоявшей у его ног.
Шейн поймал банку и открыл ее, пиво при этом выплеснулось наружу, и Брок снова заржал.
– Зря продукт переводишь, – сказал он. Потом плотоядно покосился на Эйнджел: – А лучше было бы вот эту девочку облить – классный был бы видок!
– Даже и не мечтай, – бросила Эйнджел, а Шейн лишь прикусил язык.
Выпили еще пива, и Брок с Крэйгом принялись обсуждать сравнительные достоинства мотоциклов «нортон» и «кавасаки», а потом разговор как-то снова перешел на Эйнджел, вроде как она и понятия не имеет о том, что такое крутой балдеж, пока ее не поимел настоящий мужик, разложив прямо на заднем сиденье мотоцикла «Харлей-Дэвидсон-750».
– Даже и не мечтай, – повторила Эйнджел и встала, собираясь уйти.
Вот тут Брок и попытался неуклюже облапить ее, а она отшатнулась в сторону. Шейн, вскочив на ноги, велел байкеру держать свои грязные лапы при себе.
– Если б у меня не было такое клевое настроение, – ответил ему Брок, – я б тебе щас головку твою траханую открутил и засунул бы прямо в твою сраную задницу.
При этом Крэйг и другие взорвались хохотом. Брок заржал громче всех, особенно когда Шейн повернулся и пошел прочь, преследуемый новыми взрывами издевательского хохота.
Эйнджел, не понимая, куда он пошел, попыталась его остановить, но Шейн оттолкнул ее и направился прямо к фургону. Через секунду он выскочил оттуда и быстро пошел назад, прямо к группе, все ускоряя шаг, особенно последние метров десять, а потом всадил нож Броку в живот и дернул лезвие вверх, вспарывая обвисшую бледную кожу.
Брок непонимающе пялился на него, полуоткрыв рот, слишком пораженный, чтобы визжать или орать, потом обеими руками обхватил живот, словно пытаясь удержать свои внутренности. Шейн плюнул ему в лицо, повернулся, одной рукой обняв Эйнджел, и пошел обратно к фургону. Никто за ним не последовал, ни один не посмел тронуться с места.