Эгин нервно хихикнул. Что за ночь!
По ту сторону выползка разнесся отчаянный вой. Кажется, подземная тварь взялась за нежить вплотную. Из этого Эгин с облегченным вздохом сделал вывод, что выползок – друг. Поспешный и необдуманный вывод.
Возможно, Эгин счел бы своим долгом перепрыгнуть через тело выползка и помочь тому в истреблении нежити.
Возможно, постарался бы допрыгнуть с его спины до окон дома и разыскать там Лорму.
Возможно, полез бы в провалившийся флигель вытаскивать ее мамашу. Но все случилось иначе.
– Человек, сделай семь… нет, твоих меньше… шесть шагов влево.
Эгин вздрогнул.
Голос был тихим, внятным, властным.
Таким же точно, но более крепким и молодым, обладал Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия.
Говоривший свободно владел варанским языком, но в его речи напрочь отсутствовала певучесть, которой с давних давен гордятся варанские пииты и риторы. Казалось, говорит не человек, а музыкальная шкатулка.
Голос прозвучал сверху из-за спины. Следовательно, говоривший находился на гребне стены Кедровой Усадьбы.
– Какого Шилола?! – резко выкрикнул Эгин, выворачивая шею и тщетно силясь разглядеть наверху хоть что-то, кроме пронзительных южных звезд.
– У тебя еще есть восемь ударов сердца. Отойди в сторону, как я сказал, или умрешь.
– Ты кто?! – грозно спросил Эгин, косясь влево, куда ему советовал отойти незнакомец.
– Твоя лучшая женщина, – хохотнул его невидимый собеседник. – Пять ударов сердца, человек.
Эгин не любил разговаривать с пустотой. Но любопытство всегда брало в нем верх.
– А что будет через пять ударов?
– Осталось три.
«Так, определенно это новый персонаж в драме „Медовый Берег, охомутанный тьмою“. Я его раньше не видел и не слышал, – пронеслось в мыслях Эгина. – Возможно, он и есть здесь главный кукловод?»
– Ты-то понимаешь, что здесь происходит?
– Да, но уже один.
«А-а-а, змеиная кровь», – выругался Эгин и прыгнул.
Там, куда советовал ему отойти незнакомец, не было ничего опасного. По крайней мере ничего опасного с точки зрения аррума.
«В конце концов, лучше выглядеть придурком-попрыгунчиком, чем покойником», – решил осмотрительный Эгин.
Он успел. Потому что второй выползок в этот момент как раз вырвался на поверхность в подмогу первому и пустоты под Кедровой Усадьбой поприбавилось.
Поприбавилось ровно настолько, чтобы господский дом с оглушительным треском пополз вниз, под землю, в пустоту.
Он накренился, словно тонущий корабль, и прекрасная перевязь бревен, гордость рода Гутуланов, не выдержала. Смотровая площадка башни сорвалась со своих крепежных скоб и, встав вертикально, устремилась вниз, к земле, разваливаясь от ударов о стены башни и крышу дома.
Восемь, девять, десять, двенадцать мертвящих деревянных перстов вонзились в землю, расшвыривая комья суглинка, калеча хрупкие флигеля и обдирая слизистую кожу выползка.
Одно из бревен вошло в землю в аккурат там, где мгновение назад стоял Эгин. А второе упало поперек, в двух ладонях перед кончиком заледеневшего от ужаса носа Эгина.
Кедровая Усадьба успела уже основательно прогореть изнутри и теперь, проваливаясь в неожиданно отверзающуюся под ней бездну, разваливалась на глазах.
Но самым главным было то, что недосягаемые прежде окна гостевого зала теперь находились всего лишь в трех четвертях человеческого роста от земли. «Лорма!» – мелькнуло в мозгу Эгина.
Коря себя за опрометчивость, Эгин все же бросился к окнам, попутно успевая отметить появление на поверхности второго выползка, а равно и отвратительные хрустящие, чавкающие, всасывающие звуки боя между нежитью и сомнительнейшей «житью» на противоположной стороне двора.
Да, странные дела творятся под Солнцем Предвечным.
Эгин покинул гостевой зал в полной уверенности, что вернется в него с победой, разогнав чернь и водворив повсеместную справедливость.
Вместо этого он прыгнул в проклятый оконный проем как затравленный заяц.
Эгин перескакивал по расползающимся бревнам перекошенного пола, над головой трещали перекрытия. А ему оставалось лишь шипеть под нос сдавленные проклятия. Потому что разобрать в таком бардаке удавалось совсем немногое. И хотя несколько ламп на стенах все еще давали свет, в изменившемся антураже проку от него почти не было.
Пребывая в уверенности, что прямо сейчас, незамедлительно, дом провалится в леденящую хуммерову бездну, Эгин бегло осмотрел гостевой зал полностью и убедился, что в нем не осталось никого живого. Если не считать окровавленного и, к удивлению Эгина, все еще сипящего нечто совершенно нечленораздельное Круста Гутулана.
В его пробитом горле едва слышно клокотала кровь. «Живучий, однако», – не без цинизма отметил Эгин. Но сейчас ему было не до жалости.
– Ты меня слышишь?! – гаркнул Эгин без всяких церемоний прямо в ухо Крусту.
Он не ожидал ответа. И все-таки получил его. Круст перестал сипеть. Ореховые яблоки его глаз скосились в сторону аррума. Губы Круста разошлись.
– Багидовы твари… теперь ясно, что у них на кладбище ни одной свежей могилы… не нужны им могилы… – с усилием сказал Круст и закрыл глаза.
«Содержательные разговоры у них здесь на Медовом Берегу», – подумал Эгин и поднялся в полный рост.
Он едва успел сообразить, что на столе, съехавшем по наклонившемуся полу до стены, не хватает Сорго, которому приличествовало бы до сих пор находиться в полном бесчувствии после умиротворяющего удара его меча, как снова из-под земли раздался протяжный хряскающий звук и история повторилась.
Дом просел еще глубже.
Эгину досталось по голове стремительно налетевшим сверху потолком.
Повстречавшись наконец с убегающим полом, Эгин рывком обернулся к окну и с ужасом увидел, что никакого окна, собственно, не осталось.
Теперь окно стало дверью в подземный мир. И этот мир в виде фиолетовых пятен на коже выползка проплывал мимо. Только сейчас, находясь на расстоянии десяти локтей от твари, Эгин разглядел множество не то бугорков, не то отростков на глянцевитой лоснящейся коже – небольших, размером с навершие на рукояти меча, но удивительно подвижных, подрагивающих, живущих своей собственной загадочной жизнью.
Любой эрм-саванн Свода понимает, что если смертельная опасность собирается пройти мимо, оставив тебя без внимания, значит, не нужно ей в этом мешать – пусть идет мимо.
Понимал это и Эгин. Но уж слишком велик был искус узнать, как этой твари (в дружелюбие которой верилось все меньше и меньше) понравится вкус стали. Уязвима ли она, например, для его «облачного» клинка?
Эгин занес меч над головой в «стойке скорпиона» и очень осторожно, подозревая за тварью чуткий слух, крадучись мелкими шажками, приблизился к оконному проему.
В облаках на клинке Эгина с треском мелькнула молния и меч требовательно вздрогнул. Такого он за своим оружием раньше не замечал. Но это тем более означало, что медлить нечего.
Быстрее аррума бьет только пар-арценц. Быстрее пар-арценца – только гнорр. Быстрее гнорра – только шардевкатран, что в переводе с наречия Аюта означает «порождающий девкатру».
Клинок Эгина был быстр. Но кожа шардевкатрана оказалась быстрее!
Эгин пребывал вне Раздавленного Времени и не видел, как навстречу его клинку рванулись несколько недлинных, но чудовищно подвижных и хлестких жгутов, развившихся с быстротой молнии из кожных выростов твари.
Он не видел, как все вместе они свились в некое подобие боевого цепа и с немыслимой для человеческих представлений точностью самоубийственно повстречались с острием его меча.
Он не видел, как вместо этой шестерки отростков, рассеченных и мгновенно отпавших, из кожи шардевкатрана выплеснулись еще шесть. И эти имели дело уже с мечом, сила удара которого была растрачена на борьбу с исключительно упругой тканью предыдущих отростков.
Меч Эгина швырнуло назад с такой силой, будто им выстрелили из лука.