Ну, да, это перевод Бориса Пастернака, и словарь, стих, интонация – все пастернаковское, но ведь и Тагор, подлинный в своей проникновенности, здесь присутствует. Что в данном случае роднит переводимого поэта и поэта-переводчика? Ощущение связи поэзии и совести, желание и в любовной драме всегда соприкасаться с окружающей жизнью, с чужими существованиями, с народной гущей. Быть может, ненавязчивое, но убежденное толстовство того и другого писателя. Подобно графу Льву Толстому, потомственный заминдар, бенгальский помещик Рабиндранат Тагор решительно перешел на сторону малоимущих и угнетенных. Мысленно превращался в простого крестьянина, занятого своим трудом и живущего в одной деревне с любимой: «Розы те, что в час молитв очередной В воду с гхата их бросают богу в дар, Прибивает к гхату нашему волной…» Подобно Толстому, проповедовал ненасилие и проклинал дары цивилизации:
Между тем он нередко бывал в Европе, подолгу жил в Англии, слушал лекции в Лондонском университете, изучал литературу и музыку. Универсальный гений, он не боялся влияний и заимствований. В его ранних стихотворных сборниках воздействие романтической лирики Шелли сочеталось с образами санскритской словесности, а в написанной им музыкальной драме «Гений Вальмики» звучат то индийские мелодии, то ирландские песни. С годами усилилось влияние поэзии и натурфилософии Гёте. В конце концов, он был интернационалистом, возвышенным космополитом, решительно приветствовал ждущие человечество радикальные перемены. Одобрил разрушение феодальной морали, распад старинных, суровых форм семейной жизни. Произнес слово жалости и сострадания, обращенное к «неприкасаемым»… Но что поделать, если все равно и вопреки всему самым дорогим оставалось для него родное, выпавшее из истории захолустье! Узкая сельская улица, на которой и шатающийся без дела слон – не экзотика, а затаившийся на околице тигр – обыденность. И всюду – бурление не изменяющейся в основах жизни. В стихотворении «Переправа» нет осуждения тысячелетней косности – только правда и сердечная привязанность к маленькой вселенной, частице необозримой Индии:
Он любил свою родину во всем ее многообразии, во всем многолюдстве. О, если бы он предвидел неимоверность ее нынешнего народонаселения, превратившего Индию даже не в континент – в целую планету! Впрочем, она и всегда была планетой… Он слышал «стон Хиндустана» и не был безучастен. Будущее виделось ему плывущим по Гангу на золотой ладье. Его песни превратились в народные. Две – одна об Индостане, другая о родной Бенгалии – стали соответственно гимнами Индии и поднявшейся из Восточного Бенгала Бангладеш (хотя это и мусульманское государство, а величайший из бенгальцев сохранил верность вере предков).