- ПОМОГИТЕ!!!
Над моей головой пронеслось что-то большое, яркое и горячее, а в следующее мгновенье, оно взорвалось за моей спиной. Взрывная волна подхватила меня. Я пролетела до самых ворот, приземлившись на солнечное сплетение. Воздух в горле стал твердым и встал поперек. Перед глазами все поплыло и стало темнеть. Мир закружился, погружаясь в хаос, теряя четкость и разрываемый гулкими ударами сердца.
Я слышала скрип ворот, взволнованный гомон нескольких голосов, чувствовала, как чьи-то руки, крепко схватили меня и подняли с земли. Дыхание со свистом ворвалось в мои легкие, и прежде, чем сознание покинуло меня, я обернулась туда, где еще секунду назад меня должны были разорвать на части - высокое, стройное тело застыло в боевой изготовке, готовое отразить удар, каждый мускул напряжен и натянут, как струна, жаждущий драться. Прекрасное лицо с правильными чертами искажено звериным оскалом, обнажая снежно-белые зубы, а в синих, как море, глазах - ледяная решимость. Он бросается на зверя как раз в ту секунду, когда медведь заносит огромную, мощную лапу, с когтями - лезвиями.
Глава 7. Чувство вины
Я открыла глаза и увидела огонь. Сумерки заполнили библиотеку серо-синим, расступаясь перед светом, льющимся из камина. Было совершенно непонятно, смеркается или рассветает. Я укрыта пледом, который уже успел полюбиться мне и, судя по всему, проспала довольно долго, потому как шея и левая рука затекли чрезвычайно. Дремота все еще клубилась в моей голове, затуманивая мысли, и я никак не могла вспомнить, как вчера ложилась спать. Внезапно, как это бывает спросонок, дымку полусна сдуло резким порывом вчерашних воспоминаний, и я подскочила со словами:
- Боже мой, Граф!
- Успокойся, милая. Граф жив. - тихо сказала Ирма, сидящая у меня в ногах. - Как ты себя чувствуешь?
- Господи, Ирма, как же я рада тебя видеть! - я откинула плед и бросилась в ее объятья. Она засмеялась. Теплая, нежная она гладила меня по спине и говорила, что я дома, и теперь все будет хорошо. И я верила ей, успокаиваясь под звуки ее тихого голоса и сильного сердца.
- Я думала, он убьёт меня.
- Мы тоже так думали, но слава Богу, Граф успел.
Она отстранилась от меня, накинула плед на мои ноги и расправила его, заботливо укутывая меня. Она взяла с маленького кофейного столика кружку и протянула ее мне. Чай все еще был горячий, но не обжигающий. Я сделала глоток, и тепло прокатилось по горлу, согрело желудок и отдалось эхом мурашек по телу.
- Уверена, что Фос тебя не задел?
- Нет, нет. Все нормально. Что с Графом?
- Он жив.
И тут, несмотря на неважное освещение, я вижу, как она прячет глаза.
- Ирма, что с Графом? - спросила я, понимая, что дело плохо. Знать бы - насколько? И тут вижу, что все ОЧЕНЬ плохо, потому как Ирма на грани истерики. Она не в силах скрывать слезы, лишь отчаянно машет головой, закрывая лицо руками, словно сама не желает слышать то, что нужно сказать.
- Ну, говори же.
Но говорить она не может - слезы душат ее, не давая сказать ни словечка.
- Где он?
Ирма подняла на меня глаза, полные слез и на какое-то мгновенье я вижу в них сомнение. Но оно мгновенно сменяется решимостью, и она говорит: "Идем".
Бесконечные коридоры и двери замелькали перед нами. Я не помнила точной дороги, но сомнений быть не могло - мы шли к кабинету Графа. Всю дорогу я проклинала себя за ночную вылазку, которая обошлась так дорого. Да только платить по счету приходится Графу и всем тем, кто любит и нуждается в нем, а значит, всем жителям замка. Мне было горько и стыдно. Я боялась осуждающих взглядов и гневных проклятий, но больше всего я боялась такой реакции, как у Ирмы - ни тени упрека, ни слова, ни жеста, и даже строго взгляда, красноречиво говорящего, что все, что произошло с ее хозяином - моя вина. Ничего. Только тихие, горькие слезы, от которых душу выворачивает наизнанку. Мне было так тошно, что я не поднимала глаз. Наверное, со стороны могло показаться, что Ирма ведет меня не к больному, а на смертную казнь. Отчасти так и было, потому как сложно предсказать реакцию свиты, оставшейся без любимого короля. А уж о том, как поведет себя Амалия, я даже подумать боюсь.
К тому моменту, как мы подошли к дверям кабинета, я была чуть теплее трупа, с мокрыми от пота руками и белыми губами, на бескровном, как мел, лице остались лишь глаза побитой собаки. Наконец, Ирма взялась за массивную ручку и потянула на себя, и пока двери впускали нас в окутанную полумраком и согретую камином комнату, все мое нутро сжалось до размера яблока. Очень холодного и тяжелого.
В комнате никого не было. К своему стыду, я испытала облегчение, ненавидя себя за трусость еще сильнее. Но где же все?
Ирма не стала ждать, пока я приду в себя, а по-хозяйски уверенно пошла к кушетке, широкая и высокая спинка которой закрывала от меня лежащего на ней человека. Но не нужно было быть гением, чтобы догадаться, что нигде больше в целом мире Граф не пожелал бы быть. Рядом с кушеткой стоял невысокий табурет, а на нем тазик с непонятного цвета жидкостью. И только теперь, когда я увидела этот таз, я почувствовала выразительный запах, висевший в воздухе. Сложно его описать, так как ни на что мне знакомое он не похож, но аромат был терпким, травянистым и довольно приятным, хоть и резким. От него странно вязало во рту.
Ирма взяла кусок чистой ткани, которая была аккуратно сложена рядом, и запустила руки в таз, полностью смачивая тряпку. Ткань стала ярко-красной, и это окончательно сбило меня с толку относительно происхождения этой жидкости. Но, чем бы она ни была, она была нужна, чтобы помочь человеку на кушетке, а это - главное. Она достала ткань и, отжав совсем слегка, занесла над кушеткой, где ее скрыла от моего взгляда пресловутая спинка. По моему личному опыту все, что лечит, должно приносить боль, так уж устроен мир, но человек на кушетке не произнес ни слова, ни звука, ничем не выдавая свою боль. Эта гробовая тишина и заставила меня сдвинуться с места. Осторожно, нерешительно, я обошла кушетку. Сначала, я увидела лишь ноги и тело до пояса, остальное скрывалось за спиной Ирмы, усевшейся на край кушетки. Ирма обтирала лицо мягкими движениями, но при этом Граф лежал молча и неподвижно. Я не слышала даже его дыхания в звенящей тишине комнаты, изредка нарушаемой потрескиваньем поленьев в камине. Я сделала еще два шага и сдавленно ахнула, закрывая рот руками.
Ирма обернулась и посмотрела на меня:
- Ты как?
- Нормально. - выдавила из себя я, стараясь не показывать, что вот-вот упаду в обморок.
Ирма на мою напускную храбрость не купилась, но сделала вид, что поверила и не заметила, как затряслись мои пальцы.
А я ведь готовила себя, я сгущала краски и рисовала в воображении жуткие картины, но теперь... Я смотрела на него и понимала, что оказалась абсолютно не готова.
Белое, неестественно матовое лицо было спокойно, казалось, потеряло внутренний свет, и почти погасло, замерев в одном мгновении от смерти. Неподвижное, оно не застыло в гримасе боли, а по-прежнему было прекрасно. Правильные черты, манящий контур губ и волны темных волос, еще сильнее подчеркивающих бескровность лица. Было непонятно, спит он или без сознания, но красивое лицо было безмятежным и если тело и испытывало жуткую боль, то оно никак её не выдавало. И на фоне этого умиротворенного, снежно-белого лица, совершенно неуместно, абсолютно неестественно, словно плохо наложенный грим, и оттого еще более ужасно, горели багрово-красным три глубокие, рваные борозды. По левой щеке, шее и правой части груди тянулись параллельно друг другу линии разодранной плоти. Края были неровными, словно вспаханная плугом земля и оттого казались нереальными - не может человек с такими ранами выжить и уж тем более, спокойно лежать. Удар пришелся по касательной. Это было понятно по тому , как тонкие линии на щеке обрывались под подбородком, снова появляясь на шее, резко переходя в широкие и глубокие - на груди, оставляя лишь тонкий серп на правом боку. Глядя на грудь Графа я увидела, как он дышит - редко, слабо, еле заметно. Но самым ужасным и странным было то, что рана выглядела свежей. Она не затягивалась, кровь не сгущалась и не закрывала ее - ни одного признака начинающегося заживления, словно ее сделали минуту назад.