Мама ответила после первого звонка:
– Алло?
Ее голос дрожал, видимо, она действительно переживала.
– Мамулечка, это я, ты пыта…
– О, моя девочка! – воскликнула она. – Я отправила тебе кучу сообщений, почему ты не перезвонила?
Вот, я уже ненавижу себя.
– Извини, мама, много работы, даже не замечаю, как дни пролетают. Как дела?
– Если ты работаешь сверхурочно, они обязаны тебе оплачивать переработку. Эта клиника выжала из тебя все соки. Ты до сих пор не нашла квартиру?
– Пока нет. Но диван Марион меня вполне устраивает. Не беспокойся. А у тебя как дела? Я тебя уже второй раз спрашиваю.
– Что обо мне говорить? Нормально… У меня новая коллега, она напоминает мне твою сестру, такая же болтушка, но очень милая. Кстати, о Кароль. В эту субботу у меня был твой крестник. Он очарователен, нарисовал тебе картинку, скоро отправлю. И чуть не забыла: в последнее время у нас шли дожди, крыша не выдержала и протекла. Я сделала ремонт, к счастью, рабочие попались хорошие, правда, обошлось мне все это в копеечку. Но я в любом случае не собиралась в отпуск в этом году. А кроме этого, больше ничего нового.
В этом вся моя мать. Она готова говорить о чем угодно: о ремонте, о коллеге, о моем крестнике – и ни слова об отце. Но я знаю, что мысли о нем преследуют ее каждую секунду. Она всегда была такой, всегда хотела оградить нас с сестрой от жизненных неурядиц. Как будто ее попытки сделать вид, что страданий и горя не существует, действительно изгоняли их из нашей жизни.
– Мама, я хочу знать, как ты себя чувствуешь, – продолжаю настаивать я.
– У меня все хорошо, я же тебе сказала, – ответила она с привычной сдержанной усмешкой.
– Было не слишком тяжело в прошлый вторник?
– А что у нас было в прошлый вторник? – спросила она невинным тоном, будто не понимала, о чем идет речь.
– Мама…
– Ты говоришь о дне рождения твоего отца? Да, было нелегко, моя девочка, очень нелегко. Я тебе рассказывала, что мадам Эчевери разошлась с мужем? Оказывается, он ее обманывал с тренером по гимнастике ее детей. Представляешь?
– Мама, я хочу поговорить с тобой о папе. Ты можешь рассказать мне, как тебе плохо, ты можешь говорить со мной обо всем, что с тобой происходит. Ты знаешь, я все время думаю о нем. Мне грустно, очень грустно, временами на меня накатывает такая тоска, мне его так не хватает. И поэтому не бойся причинить мне боль, говоря о нем, потому что мне и так хуже некуда. И самое страшное – когда рядом с тобой нет никого, с кем можно поделиться воспоминаниями.
В трубке раздался шумный вздох, затем покашливание, и только потом я услышала дрожащий голос мамы:
– Я знаю, моя девочка. Но сейчас я не тебя пытаюсь оградить, а себя. Это слишком тяжело, и я до сих пор не могу с этим смириться.
У меня перехватило дыхание.
На несколько секунд в трубке повисла тишина. Мы обе искали новую тему для разговора, делая вид, что этого признания не было. Я первой нашлась, что сказать:
– Итак, эта твоя новая коллега, ее как зовут?
Март
У нас две жизни. Вторая начинается, когда понимаешь, что другой не будет.
Я бы еще раз бросилась в океан, лишь бы не помогать Грегу во время игры в «Бинго».
Мэрилин в своем бессменном шарфе «Мисс Бабушка-2004» вытаскивала пронумерованные шары с таким профессионализмом, что вполне могла бы упомянуть это свое умение в резюме при приеме на работу. Она вращала рукоятку прозрачной сферы, а потом, закрыв глаза и заслонившись рукой, чтобы никто не усомнился в ее безупречной честности, погружала другую руку внутрь. Чтобы уничтожить остатки подозрений, она каждый раз произносила:
– Не я выбираю шар, это он меня выбирает.
Это не мешало Густаву каждый раз отпускать свои шуточки.
Большинство обитателей были благоразумны и положили по одной карте перед собой, но и это не спасло их от восклицаний: «Выпало 8?», «Что она сказала?» или вопросов: «Нужно заполнить одну строчку или всю карту?» Кроме того, они все время вставали из-за стола к ярости Леона, которому мешали сосредоточиться, так как перед ним лежало целых десять разграфленных и пронумерованных карт. Когда раздававшая карты Марин сообщила ему, что больше четырех штук не полагается, он заявил, что подаст жалобу за – цитирую дословно – «моральное насилие и оказание психологического давления». И еще он добавил, что не относится к лежачим полутрупам, которые его окружают, и не потерпит никакого принуждения. Кроме того, у него длинные руки, и если над ним не прекратят издеваться, то он позвонит кому следует и дом престарелых мигом закроют. Мне показалось, что Грег сейчас сотрет его в порошок, но он сдержался, чтобы не портить день и собственные нервы.