— Он в постели? Можно я к нему поднимусь?
— Ну конечно. Но должна тебя предупредить, что, скорее всего, застанешь его не в духе. Доктор решил отправить его в больницу на обследование — за мальчиком сегодня приедет «скорая», — а ты знаешь, как Пип относится к больницам.
Мэнди кивнула:
— Да, знаю. — Она слабо улыбнулась. — Хотя за это время вроде бы уже должен был привыкнуть, правда? Пойду постараюсь его немного развеселить.
Девушка чуть не разрыдалась, увидев Пипа в полосатой пижаме, одиноко лежавшего в постели в громадной спальне. Он лежал на боку, уставившись в стену напротив, тонкие ручки были безжизненно вытянуты поверх одеяла.
— Пип! Здравствуй!
Она ужаснулась про себя, когда слабый мальчик даже не шевельнулся в ответ. Только большие карие глаза зажглись радостью при виде Мэнди и сразу же наполнились слезами.
Она села к Пипу на постель и ласково сжала его руки, притворяясь, что не замечает слез, и шутливо ругая, что как только она уехала, он сразу принялся болеть, потом стала рассказывать про ферму и всяких животных.
Мальчик лежал откинувшись на подушки, не отрывая зачарованных глаз от лица Мэнди, и ей вдруг стало страшно. Он выглядел сейчас так, как в тот день, когда его привезли к ним, несколько лет назад, беспризорного ребенка, с едва бьющейся в нем ниточкой жизни, ни к чему не проявлявшего интереса. Нет, он не должен быть таким, отчаянно подумала Мэнди.
— А знаешь, что я тебе скажу, Пип. Про ту большую собаку, помнишь, коричневую, которую ты видел у меня в квартире…
И принялась рассказывать ему всю историю — долго и подробно, не пропуская даже самых незначительных деталей, местами присочиняя, пока наконец Пип не успокоился и даже хихикнул пару раз.
В спальню зашла Матрона и со значением посмотрела на Мэнди. Мэнди бросила взгляд на дверь и увидела, что за ней уже ждут санитары. Пип их тоже увидел. Она почувствовала, как маленькое тельце напряглось, мальчик прижался к ней, краска сползла с его лица, в глазах застыла паника.
Она тоже прижалась к нему щекой и прошептала на ухо:
— Тебя отвезут туда всего на несколько дней, малыш, они подлечат тебя, и твоя боль пройдет. А потом я приеду и заберу тебя на ферму. И ты снова увидишь Болтер.
Пип отрицательно замотал головой, личико его скривилось, он изо всех сил старался не заплакать.
— Не отдавай меня им, — только и смог выговорить он.
Мэнди безнадежно посмотрела на Матрону, и вдруг ее озарило.
— А что, если я поеду с тобой, мой маленький? Мне разрешат поехать с тобой на машине, а я уложу тебя там спать и подоткну тебе на ночь одеяльце.
— А потом ты опять уйдешь. — Он отчаянно цеплялся за ее руку.
Она проговорила не раздумывая:
— А я приду навестить тебя завтра. И послезавтра, и после-после… пока ты совсем не выздоровеешь, и тебя отпустят домой. А потом мы подумаем, можно ли отвезти тебя на ферму.
Матрона одобрительно кивала седой головой, ласково глядя на них.
— Правда? — прошептал Пип.
— Не сойти мне с этого места.
Мальчик прерывисто вздохнул.
— Ладно, — сказал он, успокоившись. — Тогда пускай забирают.
Мэнди не уходила от Пипа, пока он не заснул, и было уже около восьми вечера, когда она вернулась в приют. Матрона накрыла ей холодный ужин в своей гостиной, приятной комнате, выходящей окнами в сад, с яркими малиновыми рододендронами в синих вазах.
— Заезжал сэр Саймон, как ты предупреждала, — рассказывала Матрона. — Я ему все объяснила, и он все понял. Он обещал заехать к твоим друзьям на ферму и сказать, что ты осталась в городе. Но, дорогая, я думаю, тебе лучше самой позвонить им. Наверное, Робин будет очень недоволен?
— Спасибо, Матрона, но я все же напишу. В письме я смогу все подробно объяснить. А по телефону — это так официально.
Матрона улыбнулась:
— Это верно. Ну, делай как хочешь, деточка. Я так тебе благодарна, что ты согласилась остаться. Для Пипа это сейчас так важно. Ты для него — все на свете, Мэнди. — Некоторое время она молча штопала чулок, потом добавила: — Да, если у тебя любящее сердце, приходится переносить трудности, которые это приносит.
Щеки Мэнди разгорелись от удовольствия. Матрона, хотя и добрая, никогда никому не льстила, и такая похвала была редкой в ее устах — и тем более драгоценной.
Мэнди заговорила о другом:
— А сэр Саймон ничего не сказал? Дело в том, что ему ведь пришлось специально заезжать за мной.
— Нет, он не выказал неудовольствия, если ты об этом. Он просил передать тебе, что заберет твой чемодан со старой квартиры и отвезет на ферму. Знаешь, Мэнди, а он весьма интересный человек. Он так восторгался моими розами-первоцветами… в этом году они на удивление рано расцвели. Мне показалось, он человек хороший, добрый, — твердо заключила она.