Миля проносилась за милей, и, погрузившись в размышления, девушка не сразу заметила, что возбужденная болтовня Пипа смолкла. Ее вернул к реальности голос Саймона Деррингтона:
— Посмотрите-ка назад.
Пип сладко спал на заднем сиденье.
— Я наблюдал за ним. Он боролся со сном до последнего, но его все-таки сморило. А теперь мне надо вам кое-что сказать, Мэнди. Что вы сказали Пипу? Я имею в виду, куда вы обещали его отвезти?
— В санаторий, конечно. Я сказала, что смогу забирать его каждый день… надеюсь, с этим все в порядке.
— Да, все в порядке. Только он не поедет в санаторий. Боюсь, я несколько покривил душой, когда мы говорили по телефону. Видите ли, этот санаторий принадлежит одной индустриальной компании и предназначен исключительно для их служащих. Так что я не мог устроить туда Пипа.
— Но… почему же вы мне не сказали? — Мэнди почувствовала, как ее щеки жарко вспыхнули.
— Я подумал, что вы станете возражать на мое предложение. Поэтому с характерной для меня бесцеремонностью взял и организовал все сам, без вашего ведома. — Он кинул на нее хитрый взгляд.
— А именно?
— Я отвезу Пипа к себе домой. И поручу его заботам моей восхитительной хозяйки, миссис Доббин, которая, должен заметить, в восторге от такой перспективы.
Она взволнованно проговорила:
— Но все равно надо было сначала сказать мне.
— А если бы я вам так сказал, что бы вы ответили — разрываясь между желанием помочь Пипу и нежеланием быть у меня в долгу?
— Не знаю, — честно призналась Мэнди.
— Вот именно, так что согласитесь, я хорошо сделал, что все решил за вас.
Мэнди ответила не сразу. Она сидела, глядя на мелькавшие телеграфные столбы. И наконец спросила:
— А почему вы решили это сделать?
Он не отрывал глаз от дороги.
— Вам кажется, это нетипичное для меня поведение? На вид я вам представляюсь не очень великодушным человеком?
— Д-да, в общем-то это так.
— Вы меня считаете закоренелым циником, высокомерно презирающим всех прочих смертных?
— О боже, ну нет… не совсем.
— Но по крайней мере, я недалек от истины?
— Ну вы же сами говорили, что никому, кроме себя, не доверяете. И потом, у вас всегда такой вид, словно вы оцениваете людей… — Она вдруг замолчала.
Его губы сжались в тонкую линию. Мэнди поняла, что Саймон обиделся, но, с другой стороны, сам напросился, разве не так? Потом в уголках его губ показалась улыбка.
— Черт возьми, какой же я получаюсь симпатичный парень. Я, честно говоря, не до конца представлял себе, какое впечатление произвожу на окружающих. Впрочем, меня это мало трогало. Знаете, есть такие рыбы, которые выпускают едкую жидкость, когда мимо проплывает другая рыбка. Я, наверное, как раз похож на такую. — Он усмехнулся. — Признаться, очаровательный образ.
— Ну вот видите! Вам самому нравится быть таким.
Он запрокинул голову и громко расхохотался:
— Мэнди, вы просто прелесть. Со временем, думаю, вы смогли бы превратить меня в человека.
— Кстати, — напомнила она, когда Саймон опять стал серьезным, — вы так и не ответили на мой вопрос.
— Почему я помогаю Пипу?
— Да.
Он задумался:
— Скажем так — это еще больше поднимает меня в собственных глазах, я чувствую себя добрым самаритянином. А может быть, — добавил он, вдруг понизив голос, — это помощь одного калеки другому калеке. Так что выбирайте мотив на свой вкус, Мэнди, какой хотите.
Девушка бросила на него быстрый неуверенный взгляд.
— Скорее всего, второе, — произнесла она.
Когда Саймон снова заговорил, голос у него был обычный, холодновато-отстраненный:
— А вы, наверное, никогда не делаете ничего необдуманного, да? Всегда ищете в людях только хорошее.
Мэнди ощутила беспомощность, как всегда, когда он обращал жало своей иронии против нее. Но все же Саймон помогает Пипу, подумала она. Ради этого она готова была со многим примириться, и насмешки сэра Саймона Деррингтона были не самой страшной платой.