— С каким Васькой? — спрашиваю.
— Да вон.
Гляжу вокруг, никакого Васьки нету. Только крытая такая продуктовая машина стоит, я сразу её даже не заметил.
А повар говорит:
—...так вот я и думаю, может, мне на ней поехать, да время даром не терять. Одно дело — сотни ребят накормишь, а другое дело — себя самого накормишь. Одно дело — ходят вокруг тебя ребятки, довольные, весёлые, и говорят: «Вкусно, товарищ повар!» А другое дело — самому себе говорить: «Вкусно, товарищ повар!» Это вещи разные, противоположные...
Я дверцы кузова открыл и внутрь заглянул. Темно. Сплошная пустота. Только тряпка в углу. А пахнет не то мясом, не то луком, не то сыром.
А повар продолжал:
Васька поедет, когда проснётся, ему без руля здесь тоже делать нечего. Ему так же муторно тут сидеть без всякого дела. Так вот я и считаю, что вполне стоит мне вместе с ним отправляться. На какое-нибудь культурно-массовое мероприятие в городе сходить. А утречком сюда на электричке возвратиться. А как некоторые там на солнышке лежат пузом кверху, так мне эта затея так же муторна, как ничего не делать. Помылся в озере, да и вышел. А чего лежать-то? Как некоторые завалятся с утра и лежат, лежат, словно померли. Да они и есть помершие, раз лежат. Живой человек лежать не будет. Он двигаться будет. Он будет действовать. Кашу варить. А полежать, браток, ещё время придёт. Так что я против этого. Кочерыжку хочешь?
Я опять от кочерыжки отказался, а он продолжал:
— Вот ты, к примеру, какое призвание имеешь? К чему у тебя душа лежит? К какому такому делу?
— К шахматам, — говорю.
— Шахматы — это хорошо!
Он задумался.
— Никогда я в шахматы не играл. В домино играл. Ну, это игры, спорт. А ещё к чему у тебя душа лежит?
— К математике.
— Отлично! Хорошо! Бухгалтером, значит, будешь?
— Может, и бухгалтером, а может, и учёным.
— Ишь ты, хватанул!
Он посмотрел на меня как-то внимательно, серьёзно и сказал:
— Это хорошо! Хочешь кочерыжку?
Вздохнул и опять начал рассуждать: поговорить он, видно, здорово любил.
—...вот, к примеру, ты математик, а я повар. Сколько ты ни считай, да ни высчитывай и ни рассчитывай, а если без обеда тебя оставить, каши-маши тебе не сварить, то и гроб всей твоей математике, ага! Как это у вашего поэта там сказано: повара всякие нужны, повара всякие важны! Так?
Я поддакивал да головой кивал.
—... а я люблю детей, которые едят крепко. Вот у нас тут такой Санька был — да ты с ним приходил, — во ел! Всё добавки просил. Так я ему с таким удовольствием, с такой радостью добавки отпускал, ты же понимаешь, — давай, милый, ешь, поправляйся да Александра Васильевича вспоминай. Я к этому делу творчески подхожу. Я тому человеку, кто ест крепко, специально, особо нажарю, особо наварю, вот так! А кто мало ест — нехорошо...
— Ем-то я хорошо, — сказал я, — только мне не везёт...
— Если будешь есть хорошо, то и повезёт. Это я тебе верно говорю. Ты меня послушай и есть продолжай, и увидишь. Только в чём же это тебе не везёт, если не секрет?
— Ребята все уехали, а я остался...
— Другие приедут.
Нет, он меня не поймёт. Он меня никогда не поймёт...
— А вот почему, — спрашиваю, — некоторые люди не женятся до самой старости?
— Чудаки, значит.
Я его и спросил:
— А вы не чудак?
— Это отчего же? — спрашивает.
— А оттого, что вы всем кочерыжки предлагаете...
— Ну, малец, — говорит. — Голова! Математик! Теперь- то я вижу, что ты математик, да ещё шахматист!
Мне неприятно стало, что он так меня называет, и я его спрашиваю:
— Когда же Вася придёт?
— Да вон идёт!
Вася-шофёр подошёл к машине, а повар ему:
— Ну, Вася, этот малец уморил меня, сущий цирк, ты бы, вместо того чтобы спать, пораньше явился этого математика послушать. Уличил меня, значит, что я всем кочерыжки предлагаю...
Он смеялся, а шофёр, весь заспанный, видать, не умылся ещё, посмотрел на него удивлённо, да и к машине пошёл. В кабину залез и тут же вылез.
Я постарался
«А ты постарайся!» — вот так Санька мне и кричал, когда уезжал...
А ты постарайся...
Я возле машины стоял, а вокруг никого.
Я в кузов влез.
Дверцы плохо закрывались, и я всё возился, чтобы они получше закрылись. Но с моей стороны ручки не было, и щель оставалась.
Я в угол пополз.
Сел на тряпку в углу. И на щель смотрю.
Я представил себе: приезжаю... мы с Санькой обнимаемся и вспоминаем про поход... потом я обнимаюсь с другими ребятами и, может быть, даже со Светланой Савельевой... Эх, в кино вместе сходим... Из кино вместе выйдем... По улицам пойдём... к кому-нибудь зайдём... может быть, к Светлане Савельевой зайдём... а там нас чаем угостят... с пирожными... а может быть, с вареньем... её родители будут хлопотать вокруг и приговаривать: «Ах, ах, ах, так, значит, вы вместе с моей дочкой были? Вместе в поход ходили?.. Друзья, значит?.. Господи ты боже мой, радость-то какая!.. Чем бы вас ещё угостить... пейте, закусывайте, не стесняйтесь, ах вы мои милые, усталые, утомлённые, не налить ли вам ещё?.. Вместе, значит, были — ах как хорошо!..» Света дует на чай и на меня смотрит, а я смотрю на неё и тоже дую на чай...