— Разрядился… — Растерянно произношу и протягиваю в ладони «мертвый» аппарат. — А что такое?
— Там это… из больницы звонили городской… Мама твоя… приступ какой-то… Я ничего не поняла, но тебе лучше поехать туда.
Машка хватает меня за руку, и тянет в сторону дороги. Машет проезжающим машинам, а у меня все перед глазами плывет.
— Лей, успокойся. Эта дура что-то не так поняла. Твоя мама…
— Маш…
— Боже… это…
— Да! — Перебиваю её и поток слёз срывается с ресниц на щеки.
Девушка округляет глаза, догадываясь в чем дело и с новой силой тянет меня вперед.
Больница встречает нас прохладой и резким запахом лекарств. От него дерёт горло, щиплет в носу, но мы несемся по коридору, и еле успеваем затормозить, когда нам на встречу выходит высокий мужчина в белом халате.
— Простите, Вы не знаете где Егорова лежит? — Запыхавшись, стараюсь внятно произнести фамилию.
Мужчина переводит взгляд с меня на Машку и спрашивает:
— Кто из вас Лея?
— Я… — Севшим от страха голосом произношу.
— Пошли со мной, а подружка пусть здесь подождет.
Машка, как по команде, опускается на стул возле стены, а я шаг в шаг иду за мужчиной в дальнюю палату.
Спустя полчаса, вытерев лицо от слёз и переведя дыхание, из коридора начинают доноситься громкие голоса, и среди них я узнаю Машкин.
Выхожу из палаты, и тут же бросаюсь вперед. Оббегаю Машу и с силой пихаю придурка в грудь.
— УХОДИ!!! Быстро уходи отсюда!!! — Парень отступает спиной, в тот момент, как я продолжаю толкать его, куда руки достают.
— Лея… Давай потом всё обсудим, я просто хочу помочь.
— Уходи, Чижов! Пошел вон!!!
Придурок останавливается, как примороженный, и строго смотрит на меня сверху вниз.
— Я никуда не уйду!
— Не уйдешь? А знаешь, оно и к лучшему… Пора кое-что тебе показать…
Он недоверчиво хмурит брови и косится на дверь палаты, из которой я вышла пару минут назад.
— Показать что?
— Показать, что ты натворил…
Глава 42
Олег
Переступаю порог и делаю еще один неуверенный шаг вперед. Глаза непроизвольно щурятся от белизны помещения. Стандартная больничная палата. Отчужденная, холодная, слегка мрачноватая и какая-то угнетающая, что-ли.
Глаза тут же находят едва узнаваемое лицо. Женщина… Когда-то, практически, копия стоящей рядом девушки, а сейчас едва похожа на живого человека.
Не знаю, что белее: она или больничные стены.
Понимаю, что это мама Егоровой и во все глаза рассматриваю её черты, пока в палате витает напряженное молчание. Что-то мешает слуху, словно отвлечь пытается, но я продолжаю смотреть на женщину.
Она не двигается… Веки опущены, и едва видимое дыхание заставляет слегка подниматься худые плечи.
Изнеможенная, разбитая, посеревшая, словно от невыносимого горя.
Спустя пару минут она нехотя открывает глаза и наши взгляды встречаются.
Пару секунд женщина удивленно изучает меня, а я её.
Затем переводит взгляд на дочь, успевает только едва слышно произнести «Лея… это…?», а затем я впервые в жизни вижу, как с невероятной скоростью меняется её лицо.
Усталость сменяется злобой, тусклые глаза вспыхивают ненавистью, и всё это направленно на … меня?
Хмурю брови, соображая, что могло заставить женщину так резко измениться в своих чувствах и эмоциях, но ничего.
Что-то снова пытается меня отвлечь, и я поддаюсь постороннему шуму.
Поворачиваю голову немного влево и застываю, будто вкопанный.
Этот шум… не шум вовсе, а писк приборов… И исходит он от….
— Кто это? — Не глядя на стоящую девушку рядом, спрашиваю, но никто не спешит мне отвечать.
Её тело настолько хрупкое, практически прозрачное. Руки увиты проводами от капельниц, и мои глаза прирастают к ним, потому что я еще никогда в своей жизни не видел, что бы вены так четко выделялись на теле. Словно кожи нет…
Они такие синие, и этот цвет настолько ярко контрастирует с белоснежностью палаты, что глаза щиплет.
Выступающие ключицы, угловатые плечи, острые скулы и мертвецки бледное лицо… Всё в ней кричит о болезни, о том, что жизнь медленно покидает её тело.
Подхожу ближе и замираю у самой постели.
«Я её знаю…»
Набатом бьёт в висках и затылок начинает печь от взгляда, пропитанного ненавистью.