— Я… — залепетал он. — Я… это… там была… были… девушка… женщина… две… я… ничего не было! Клянусь! Ничего не было! Это ничего не значит! Клянусь! Ничего… там… Я был в баре… Песня… Я хотел песню… Подсела какая-то девушка… Она хотела познакомиться…
— Меня на самом деле волнует сейчас другой вопрос. Ты проболтался, кто ты? Родриго знает, кто ты? — спокойно перебила я, чувствуя, что вот-вот взорвусь. Не хочу и не буду слушать ни о каких телках, которые хотят с ним познакомиться. Мне не интересно. — Это важно. Он журналист. И он настоящий журналист, который не откажется от сенсации.
— Нет, — трясет он головой. — Нет, я не говорил. Не мог сказать… Я помню, что он журналист. Я молчал… Он в баре меня увидел… Родриго… И еще какая-то девушка… Женщина…Девушка… Мы много выпили… Поднялись в номер Родриго… Там тоже… пили… много… А потом девушки начали приставать… Я… это… Правда… Я ничего не помню… — обреченно.
— Ты все еще хочешь поехать к аборигенам? — голос звенит, больше нет нужды скрывать недовольство и раздражение.
— Ты мне веришь? — с надеждой.
— Ты свободен в своих отношениях, Билл. И я хочу, чтобы ты это помнил.
— Ты мне веришь? — едва слышно, с болью. Закусил губу. Ловит мой взгляд. Руки висят плетьми. Еще немного и, кажется, он разревется. Весь какой-то жалкий, маленький, взъерошенный. Вот так по утрам выглядят рок-звезды, милый?
Кивнула и улыбнулась настолько тепло, насколько смогла. Его губы задрожали, он часто заморгал. Закрыл руками лицо и тут же открыл. Шагнул ко мне, уселся на подлокотник и обнял. Облегченно выдохнул мне в шею. Мы сидим, прижавшись друг к другу, в полной тишине. Не знаю, о чем думает он, но я безмерно счастлива — мы вместе, он любит, я любима.
— Я хочу поехать к аборигенам, — неожиданно твердо произнес Билл. Уголки губ приподнялись, как будто он хищно оскалился. — Хочу. Хм, черта с два ему game over. Ты только доверяй мне. Слышишь? Доверяй.
***
Маленький самолет набрал высоту и уши наконец-то перестало закладывать. Билл отстегнулся, пересел на диванчик поближе к иллюминатору, по-девчачьи поджав ноги, и принялся что-то кропать в тетрадку имени себя, любимого. Я чуть в обморок не упала. Мало того, что это существо напялило легкую куртежку с эмблемой группы (о! я поблагодарила всех святых, что он не надел одежду со своим именем!), так теперь еще ходил по самолету перед носом у Родриго и светил тетрадкой, на обложке которой были изображены мальчишки. Это все равно, что дразнить голодного дикого льва куском мяса — сожрет и не подавится… Мне не понятно только одно — что и кому он хотел доказать? Родриго не сможет отказаться от подобного эксклюзива — мегастар, вечно одинокий романтик, ищущий свою единственную, не целовавшийся уже три года ни с кем, инкогнито зажигает в Австралии с русской любовницей, и не дай бог Родриго заснял ночные «шалости» мальчика — это будет катастрофой. А, зная Родьку, могу сказать со стопроцентной гарантией, — ситуацию он извратит так, что святые чертыхаться начнут. Он ославит Билла на всю Европу. Но еще в гостинице сам Билл категорически отказался меня слушать и вырядился в одежду с иероглифом. И оставалось надеяться только на то, что Родриго не признает в нем того холеного разукрашенного юношу с «гнездом» на голове, гордо смотрящего на нас с обложки ученической тетради.
— Надо обсудить наш план действий, — подсел ко мне Родриго.
— Я не способна… Я хочу спать… — промычала сквозь зевок.
Билл бросил на меня вопросительный взгляд — помощь нужна?
Я слегка покачала головой, чуть улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй.
Он ответил улыбкой и поправил наушники. Опять принялся что-то писать.
— Японский бог, какая идиллия, — неприятно усмехнулся Родриго. — Ефимова, вот только честно ответь, что ты нашла в этой особи непонятного пола с женскими замашками? Тебе же никогда не нравились инфантильные мальчики. Посмотри на него, он же даже сидит как шлюха. Все ужимку у него как у телки. Ногти черные, башка крашеная… Пацан, твою мать… Я когда его вчера увидел, думал, что ты с девкой какой-то шкурку трешь. Решил, спятила моя Машка, совсем спятила, в лесбиянку превратилась без хорошего, крепкого мужика. Боже мой… — он возмущенно всплеснул руками. — Крашеный, с мелированием, черными ногтями, как у моей секретутки, проколотой бровью, как у панка, с жуткой тату на все предплечье, как у зека… Это не парень, дорогая, это кошмар какой-то, дерьмо это. Гомик. Натуральный. И моя Машка с ним трахается и глаз с него не спускает. Тьфу! Да еще в развитии явно задерживается. Сколько там ему? Восемнадцать-девятнадцать? В этом возрасте ребята все как один по девкам бегают, а не от групп фанатеют — вон как вырядился… И тетрадка у него тоже фанатская… Или вы вдвоем по ночам его любимый музончик слушаете? Смотреть противно. Как его мама-то отпустила?
— Родя, я же не обсуждаю твоих баб, которые душатся так, что у меня потом от них голова болеть начинает. Постеснялся бы с такими якшаться. Мало того, что сам провонял, Билл провонял, так вся гостиница в этом отвратительном сладком смраде.
— О, куда тебя понесло…
— Конечно. Ну что за спектакль ты разыграл, детский сад, ей-богу? Думаешь, я поверю? Надеюсь, это не ты оставил у него на шее засосы?
Мельком глянула на Билла. Он внимательно наблюдал за нами, задумчиво грызя кончик ручки.
— Чем он лучше меня?
— Он не лучше, а ты не хуже. Он просто другой. Совсем другой. — Я ласково улыбнулась Биллу и сморщила носик. Он недовольно прищурился. Уткнулся в тетрадку.
— Он хорошо трахается? Лучше меня?
— Он не трахается, Родриго. Он занимается со мной любовью. И это главное отличие. Он любит меня. А ты любишь себя. Так ты не ответил, зачем все это надо было делать?
— Что именно?
— Родриго, вот евреев у тебя в роду не было, это я точно знаю. Зачем вы засосов на нем понаставили и в помаде измазали? Ну, измазали и измазали, леший с вами, но зачем надо было выливать на него литр какой-то дешевой дряни?
— Так он сам хотел. Он тебе не рассказывал? — густые бровки удивленно изогнулись. Родриго наивно выпятил нижнюю губу и хлопнул длинными ресничками. Господи, у кого только научился такие рожи корчить? Я недовольно закатила глаза, всем своим видом показывая, что не верю ни одному слову. — Там были Джейн и Татьяна. Джейн он подцепил еще в баре. А Татьяна — это наш представитель в Австралии, она решала все организационные вопросы по поездке. Я его в баре увидел. Он мило снимал Джейн. Я решил, что это неправильно, раз уж он называет тебя своей женщиной. Ну и подсел к ним с Татьяной. Мы выпили за встречу. Посидели. Бар закрылся, и мы ушли ко мне в номер. Еще выпили. Потом твой Билл с Джейн уединились на полчасика. Видимо алкоголь после секса выветрился, и он о тебе вспомнил. Надо же! Спроси у него сама, что я тебе рассказываю. Одно могу сказать точно — Джейн мяукала знатно. Наверное, всех акул в сиднейском аквариуме распугала. Даже Татьяна завелась, целоваться полезла. Но ты же знаешь, я тебе не изменяю.
— Тебе надо писать сценарии к немецкой порнухе. Фантазии никакой, — скривилась я.
Билл одарил меня таким взглядом, что я чуть не кончила. Едва заметно облизал губы. Усмехнулся томно. Я торопливо отвернулась, чувствуя, как щеки и уши начинают гореть.
— Ты спросила — я ответил. А там уж сама решай. Твой Билл хороший кобель, который дерет всё, что шевелится, а что не шевелится, то он расшевелит и отдерет. Это я тебе как другу говорю. Не связывайся с ним. Вы же вместе недавно, да? Вот и не связывайся. Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Ничего, Маха, я подожду, пока ты нагуляешься и приползешь ко мне. Зная, какие у тебя проблемы с самооценкой, самовосприятием и ревностью, вот с этим нечто ты долго не протянешь. Он поиграет с тобой и бросит. Ведь бросил уже раз? Ноги вытер, унизил, оскорбил и выкинул, как использованную туалетную бумажку. А что потом было? Небось, пальцем поманил, и ты побежала, дура, как миленькая побежала. Да? Ничего ты еще приползешь ко мне. Только я не уверен, захочу ли тебя принять.