Я втиснулась в маленькую прихожую, где витали запахи рыбки, чеснока и веселья, и поинтересовалась:
– Что с глазом-то?
– А, это! – махнул рукой Юрик. – Уколы делаю в стекловидное тело. Гадость редкостная. Но иначе зрение потеряю. Так что терплю. Особенно морально. Даже пиво вон безалкогольное пить приходится, – и столько тоски прозвучало в последней фразе приятеля, округлая фигура которого красноречиво намекала, что ее обладатель – любитель пенного.
Помимо него Юрик уважал чесночные сардельки, рульки, шашлык… Да и вообще был не прочь вкусно, с чувством, с толком и с расстановкой пожр… поесть. Одним словом, был он гурманом. А еще матерщинником, бабником, отличным другом и отчаянным спецкором, не раз бывавшим в горячих точках.
– Давай тогда и мне безалкогольное, – хмыкнула я. – Буду тебя морально поддерживать. Кстати, кто играет-то?
– Сегодня Зеленые ураганы с красно-полосатыми играют. Все ребята уже собрались, ждут.
– Ураганы лучше всех! Ураганов ждет успех! Беккер, жги! – проскандировал попугай, сидевший на мужском плече. Я лишь хмыкнула такому единодушию и протянула другу пакет с едой, которую купила в магазине, со словами:
– Это тебе.
Заглянув в него, Юрик умильно прослезился копченому салу с бородинским.
– Ты слишком хорошо меня знаешь, – хмыкнул приятель.
– Бывшего конкурента нужно знать лучше, чем себя! – фыркнула я.
– Почему это бывшего? Я тебе, Поддубник, еще дам фору, – горделиво отозвался Юрик.
Раньше, в универе, мы были соперниками и сами не заметили, как вражда переросла в крепкую дружбу. Да, именно в нее, вопреки расхожему мнению, что такой аномалии меж женщиной и мужчиной быть не может.
Юрик, несмотря на всю свою ловеласистую натуру, клиньев ко мне не подбивал, потому что считал: романтик – явление приходящее, а хорошего друга (как, впрочем, и врага) – еще поди найди. Я же никогда не воспринимала одногруппника кроме как коллегу по журналистскому цеху.
– Даже не надейся, – широко улыбнулась.
– Ты ж моя прелесть какая гадость, – отозвался Юрик и кивнул в сторону гостиной.
Я же оставила сумку с вещами у входа и последовала приглашению. Когда я вошла в комнату, оказалось, что там уже было не протолкнуться. Самые ушлые оккупировали диван, остальные устроились на полу. Что примечательно – не все зрители оказались мужчинами. В воздухе царила атмосфера полного равноправия. В смысле никто никому и не думал уступать место помягче и потеплее. Так что я уселась на ковер, сложив ноги по-турецки, и потянулась к одной из мисок с чипсами.
У-у-у, рифленые. Мои любимые! Так, под хруст картошки и немного клюшек, которыми хоккеисты на экране молотили друг друга, и прошел вечер.
Разошлись все далеко за полночь, освободив диван, на котором мне предстояло спать. Сам хозяин отправился в другую комнату, сообщив, что ему завтра с утра снова в больницу, так что встанет он рано. Я не возражала: самой надо продрать глаза в полшестого, чтобы успеть на новую работу.
Так что я даже не легла, а рухнула на диван, чтобы спустя пять часов проснуться на нем в мерзости раннего утра. Звонок будильника ввинтился в мозг, заставляя тот пробудиться. Очнулось тело. Мозг решил, что он на такое не способен, и включил автопилот.
На нем-то я и добралась до кухни, нашла там кофе, джезву и начала варить знаменитое зелье экзорцизма. Вроде бы ничего особенного: холодная вода, обжаренные молотые зерна… А в итоге получался какой-то демонический напиток. Эликсир, в котором заключена черная магия. Та самая, что дает силы, когда все ваше существо, все ваши мысли, ваш дух и само мироздание повелевают спать. И вы пьете эти силы. Маленькими обжигающими глотками. Вдыхаете искушающий аромат, что витает над чашкой. И вместе с самой тьмой коротаете ее бесконечность…
Во внушительной увесистой кружке, которая еще немного – и могла бы претендовать на гордое звание бадьи, коричневой жидкости осталось ровно половина, когда я наконец-то смогла мыслить. Не совсем еще здраво и твердо, но хотя бы как-то! Во всяком случае, на то, чтобы осознать себя в этой реальности, сил хватило.
Я посмотрела в окно. Утро было даже на вид промозглым, словно лягушка. Скользкая, холодная, верткая настолько, что и в руках едва удержать – вот-вот выскочит и помчится вскачь по лужам, обдавая тебя брызгами, которые будут смешиваться с каплями дождя, что зарядил еще с ночи.
Глядя в это смурое предзнаменование грядущего дня, я уже начала настраиваться на то, что сегодня углы будут особенно острыми, обувь – жать, а запахи парфюма – раздражать… Сильнее последних бесить могут разве что жаворонки. И я не о птичках. Как истинная сова-полуночница, я не выносила этого безудержного энтузиазма, который буквально выплескивался через край из тех, кто был ранними пташками.