– Ничего не будет, если только сама не захочешь, – проговорил он.
Вообще-то, это была неправда – вспомнить хотя бы Карин. Но с Элли такого не случится. Рано или поздно она выдаст всю подноготную про своего брата, но он не собирается обижать ее, пока выясняет это. Они просто пообщаются, ну, может, поцелуются еще разок. Кому от этого вред?
– Элли, ну соглашайся же. Чего боишься?
– Не тебя. – Она обернулась; ее глаза сияли. – Хорошо, давай.
Она словно приняла брошенный ей вызов.
Двадцать
На всех сайтах в Интернете говорилось, что, встречаясь с незнакомцем, лучше делать это в людном месте и сообщать родным или друзьям, куда собралась. Но Элли в эту субботу собиралась нарушить все правила. Менее чем через два часа за ней заедет Майки Маккензи, и ни одна живая душа не в курсе, даже дома никого не будет, кроме нее.
«Скоро буду», – написал он.
Да, уже скоро.
Элли бросила мобильный на кровать, как будто он обжег ей руку, открыла окно спальни и выглянула наружу. На улице была гроза, черные тучи; крупные капли дождя падали сплошной пеленой. Опершись на локти, она стала смотреть. Кошка нырнула под козырек; сквозь щели в рулонном газоне просачивалась вода, а все деревья вздыхали.
Она пыталась было делать уроки на кровати, обложившись учебниками по географии; пыталась сделать вид, будто ей не все равно, что население мигрирует из сельскохозяйственных районов в города в результате индустриальной революции. Однако стоило подумать о чем-нибудь столь глобальном, и собственная жизнь начинала казаться ничтожной, а потому так ли важно дедать уроки, сдавать экзамены – какая вообще разница, что будет дальше? Ничего не имеет значения, поэтому так легко нарушить любой запрет. Она взяла телефон и написала сообщение: «Думаю о тебе». Она и правда думала о нем. С понедельника, со встречи в гавани, она вообще больше ни о чем не могла думать.
Новое сообщение: «ХОХОХО»*.
* Сокращение для «целую».
Поцеловать, значит, ее хочет.
Она должна поесть. В переломные моменты жизни никто не сидит на диетах.
Ее родители сидели за столом, держась за руки. Перед ними стояли пустые тарелки и чашки с кофе. Когда она вошла, родители подняли глаза и улыбнулись. Мило, ну прямо как нормальная семья.
– Есть хочешь? – спросила мать, отодвигая стул. – Я только что твоему отцу делала сэндвичи с беконом. Хочешь, тебе сделаю?
– Да нет, спасибо.
Она знала, чего ей на самом деле сейчас хочется – двойной шоколадный кекс из запасов Тома, который хранится в хлебнице и к которому не разрешено приближаться никому, кроме брата.
Мать нахмурилась, но, не обращая на нее ни малейшего внимания, Элли взяла кекс, села и стала разворачивать упаковку:
– Уходить не передумали? Отец рассеянно кивнул:
– Вот только дождь кончится.
Они выглянули в окно, в утонувший под потоками воды сад. На этом разговор кончился. Лишь на долю секунды приход Элли развеял тучи. Но теперь они не могли говорить ни о чем, кроме Тома; не могли делать ничего, если это не было связано с делом Тома. Так легко было впасть в уныние.
Наконец мать глотнула остывшего кофе, поморщилась и поставила чашку.
– Не могу поверить, что опять выходные, – сказала она. – Все кажется, что в любую минуту это прекратится и мы снова заживем нормальной жизнью.
Отец вытер рукой лоб. Вид у него был усталый.
– Не будет больше никакой нормальной жизни. Если только эта маленькая сучка не решит забрать заявление.
Раньше она его таким не видела, и это слово, как он его произнес…
– Разве можно так ее называть, пап? – выпалила она. Он вытаращился на Элли, раскрыв рот.
– Она намерена испоганить твоему брату всю жизнь!
– Это ужасное слово. Я только это хотела сказать. Он покачал головой, словно считал, что она не в своем уме, и снова уставился в окно.
В детстве Элли каждую субботу проводила с отцом в парке – они ходили на площадку, кормили уточек на пруду и искали дерево пораскидистее, куда можно было бы вскарабкаться. Мать ходила на йогу, у Тома был футбол, и они с папой всегда гуляли вдвоем. «Дитя природы» – так отец ее называл, когда вынимал потом из ее волос листья и прутики. А еще разрешал выбирать на ланч все, что она захочет, в кафе. Но когда ей исполнилось одиннадцать, что-то изменилось. Он начал отстраняться. Она была слишком взрослой для объятий, слишком большой для игр и баловства. Медленно они стали отдаляться друг от друга. И иногда, думая об этом, Элли приходила к выводу, что он уже много лет просто не обращает на нее внимания.
– Двадцать пять миль тащиться, и по такой-то погоде, – процедил отец. – А главное, она же нас даже не узнает.
– Саймон, – ответила мать, – не забывай, ты о моей матери сейчас говоришь.
Он поднял руки:
– Так пристрели меня!
Элли вздохнула, проверила сообщения. Меньше часа осталось. Новых сообщений не было.
– Вернетесь, как обычно? – спросила она. Мать кивнула:
– Должны.
– Не задержимся, – добавил отец.
– Вы только к бабушке? Больше никуда не поедете? В коттедже не будете убираться?
– Откуда столько вопросов?
– Ниоткуда. – Она отодвинула тарелку. Ее вдруг затошнило.
– Не хотела есть кекс, так зачем взяла? – сказала мать. – Его вообще нельзя было трогать.
Она убрала кекс на место, облизнула пальцы, задвинула стул и пошла мыть тарелки. Элли снова проверила телефон:
– А Тома весь день не было? Мать грустно улыбнулась:
– Пусть делает что хочет, пока есть возможность.
– Он в гольф-клубе, – вмешался отец. – И если хоть каплю соображает, будет играть в помещении, на симуляторе. Сам бы, кстати, не отказался.
Элли пилила вилкой скатерть так, что на ней остался след.
Отец нахмурился:
– Что с тобой, Элинор?
Не уезжайте, не оставляйте меня одну, хотелось ответить ей. Я совершила глупость…
– Ты же сегодня к экзаменам должна готовиться, мы вроде договорились.
Весь пол в ее комнате был завален конспектами по истории, проект по рисованию лежал на столе, готовый лишь наполовину, а испанский она даже не начинала. Знай отец, как она отстала от остальных, у него бы удар случился. Ее бы под домашний арест до восемнадцати лет засадили.
– Какой предмет сегодня учишь? – спросил он.
– Географию, – ответила она. Единственный предмет, которым она вообще занималась с понедельника.
– А… – проговорил он, – знаю-знаю, старичные озера. – Он похлопал ее по руке. – Завидую тебе, Элли, хотел бы я хоть как-то отвлечься от всего этого.
Может, стоит ему сказать? Я пригласила в дом Майки Маккензи. Да вы же его знаете наверняка, он брат Карин Маккензи. У меня есть план. Проблема в том, что мне страшно…
– Дождь, кажется, не собирается прекращаться, – сказала мать. – Что делать будем?
Отец встал:
– Поехали. Хоть отстреляемся. – Он взглянул на Элли: – Бабушке ничего не хочешь передать?
– Да не особо. Просто скажите, что я скоро тоже ее навещу. Что я соскучилась.
Он кивнул, наклонился и поцеловал ее в макушку:
– Занимайся.
У нее на сердце потеплело. Он много лет так не делал.
Далее последовал обычный ритуал поиска вещей. Мать порылась в сумочке, ища ключи от машины, а в результате они нашлись в кармане пальто. Отец рассеянно наблюдал за ней, потом проверил свои карманы, хотя ключи она уже отыскала. Взял бумажник, включил мобильник, потом оказалось, что он забыл, где очки. Мама тем временем решила, что потеряла кошелек, и снова перерыла всю сумочку. Они казались такими беспомощными. А однажды станут старенькими и седыми. Я могла бы поехать с вами, хотелось сказать Элли. Я позабочусь о вас. Давайте я сяду на заднее сиденье, и мы будем распевать песни. А когда приедем в дом престарелых, бабушка угостит нас мятными конфетами, а мы вывезем ее кататься в инвалидном кресле.
Но такие дни были ей хорошо знакомы, и она хорошо знала, что это ничего не решит. А вот если остаться дома, к тому моменту, когда они вернутся, все будет иначе.
Двадцать один
Когда Майки вошел в гостиную, мать даже пылесос выключила, чтобы полюбоваться им. Холли и Карин оторвались от настольной игры и даже присвистнули одно -временно. Он рассмеялся. На нем были новая футболка и любимые джинсы. Он побрился, принял душ и даже прополоскал рот. Зная, что выглядит хорошо, прошелся по ковру, как модель.