– Глупая девочка, – пробормотала она. Элли вцепилась ей в рукав:
– Мам, мне надо тебе кое-что сказать…
– Молчи. – Мать накрыла ее одеялом. – Попробуй уснуть. Я к тебе скоро зайду.
Она закрыла дверь; потолок с пятнами света поплыл перед глазами, и комната закружилась все быстрее.
Тридцать два
Элли сидела за кухонным столом и наблюдала за матерью. Та взбивала яйца с молоком и мукой, взбивала яростно; с каждым движением ее бедра, талия, лопатки под хлопчатобумажным платьем раскачивались и дергались, раскачивались и дергались.
– Что готовишь, мам?
– Тесто для йоркширских пудингов.
– Ты почему все время что-то стряпаешь?
– Но должны же мы есть, правда?
– Ну, раз в день должны. Но не три же званых обеда. Неужели не надоедает?
Мать отложила венчик и пригвоздила ее хмурым взглядом:
– Вот когда выйдешь замуж и заведешь свою семью, возьми и найми себе повара, но до тех пор держи свое мнение при себе, договорились?
– Я вроде ничего плохого не сказала.
Мать добавила к тесту соли и перца, накрыла миску полотенцем и поставила ее в угол стола. Постояла, уперев руки в боки, словно думая, чем бы теперь заняться, потом взяла бутылку вина с полки над головой, откупорила и налила себе большой бокал.
Она боится… а я только хуже делаю…
– Не хочешь попить перед обедом? – спросила мать. – В холодильнике есть диетическая кола… или тебе лучше водки, двойную порцию?
Элли поморщилась, и мама улыбнулась. С тех пор как она напилась, прошло несколько дней, и ей теперь все постоянно припоминали тот случай.
– Может, чаю?
– Да нет, спасибо.
Элли не хотела, чтобы их разговору что-то мешало, хотя выпить не отказалась бы.
Окна запотели, и мама открыла заднюю дверь и вышла на крыльцо с бокалом вина в руках. В кухню проник холодный воздух, принеся с собой запах бекона и лука от соседей. Собака в корзинке, не просыпаясь, повела носом.
Интересно, когда отец с Томом вернутся, подумала Элли.
– Люблю этот сад, – сказала мать, стоя на крыльце. Элли вышла за ней, и они вместе встали на краю лужайки.
– Мне иногда кажется, что мы зря сюда из Лондона переехали, – продолжала мама. – Отец все уши мне прожужжал насчет того, какая это прекрасная возможность, да и тогда хотелось быть поближе к бабушке. Но по-настоящему я решилась, только увидев это… – Она обвела рукой лужайку, деревья, реку. И улыбнулась Элли.
У нее было такое доброе, открытое лицо. Ну давай же признайся ей во всем, скажи. Скажи всю правду. Она поймет, как поступить.
Элли закусила губу. Слова застряли в горле.
Мама вдруг подняла голову, заслонив глаза рукой от солнца:
– Посмотри. Правда, красиво?
По небу прямой линией летели гуси. Вокруг набухали темнеющие облака. В воздухе «пахло» электричеством. Даже несущиеся по небу птицы, казалось, это чувствовали.
– Теперь понимаешь, почему я согласилась? – спросила ее мама. Вздохнула и взглянула на часы. – Как думаешь, Барри захочет, чтобы его покормили? Отец пригласил его, чтобы всем нам успокоить нервы, но, может, он ждет, что его просто угостят вином или чаем. Не хочу смущать человека, навязывая ему целый обед. Что советует этикет в таком случае?
– Не знаю, мам. Я даже не знала, что он собирался прийти, а уж в обращении с адвокатами точно ничего не смыслю.
Мать устало улыбнулась:
– Ну да. – Она облокотилась о дверной косяк, прижав к лицу бокал с вином, чтобы охладить щеки.
– Мам, мне надо тебе кое-что сказать.
Ее мать кивнула, но вид у нее был очень уставший.
– Ты можешь делиться со мною всем. Обычный ответ.
Одна, две, три капли дождя, тяжелые, жирные, разбились о дорожку. Элли теребила кнопку на платье – то расстегивала, то снова застегивала.
– Карин Маккензи не лжет.
По внезапно наступившей тишине и по тому, как мать сжала челюсти, она поняла: та ее слышала.
– Предлагаю тебе очень хорошо подумать, прежде чем говорить что-то еще, Элли.
– Я уже несколько недель это обдумываю. Все мысли только об этом.
Мать очень медленно покачала головой, точно Элли оскорбила ее действием – швырнула в нее палкой, и та застряла в волосах.
– Все будущее Тома поставлено на карту. Не ухудшай и без того сложную ситуацию.
– Но я все время вспоминаю ту ночь, и каждый раз вспоминается все больше, словно куски головоломки встают на место. Я думаю о Карин, о том, как ей плохо и как несправедливо по отношению к ней, если я промолчу, не скажу то, что знаю.
– Несправедливо? – Мать повернулась к ней; в уголках губ у нее были следы от красного вина. – Репутация твоего брата исковеркана. Выпускной год в колледже коту под хвост, от былой его уверенности в себе и следа не осталось. По-твоему, это справедливо? – Ее голос дрожал, глаза расширились от страха. – Сейчас не время для сомнений.
– А мне что прикажешь делать с моими мыслями?
– У тебя был шанс, – зашипела на нее мать. – Тебя допрашивали в полиции, и ты дала показания. Рассказала обо всем, что случилось той ночью.
Не обо всем. Она даже не начинала на самом деле.
– Значит, ты в нем ни на минуту не сомневалась, мам?
Тишина. Многозначительная тишина – такую можно в руке взвесить, как камень, найденный в саду.
– Открой дверь, Элли. -Что?
– В дверь звонят. Барри, наверное.
– Но это важно!
– И что, пусть стоит на пороге? – Губы матери дрожали; она залпом допила остатки вина. – Не хочешь открывать – тогда уходи. И не показывайся мне на глаза, пока не научишься держать себя в руках.
Элли бросилась бежать по траве, дыхание у нее стало горячим и быстрым. Как будто у нее поднялась температура, как тогда, когда она болела тонзиллитом. Может, она и сейчас заболела, и не на шутку, – не только физически, но и эмоционально? Может, это и есть то, что называется нервным срывом, – чувства, которые невозможно контролировать. Она села на скамейку под грецким орехом, борясь со слезами.
У них в школе был мальчик по имени Флинн; однажды его родителей разбудили полицейские в три часа ночи и сказали, что их сын арестован. Нет, должно быть, это какая-то ошибка, он спит в своей постели, ответили те. Но потом проверили, и постель оказалась пуста. Флинн вылез через окно и занимался непотребством. Нашли его с красками для граффити и таким количеством марихуаны, что она явно предназначалась не для личного пользования.
Не знают родители о своих детях ничего.
Никто ничего ни о ком не знает на самом деле. Ее брат вполне может быть насильником.
А Майки – героем.
Дождь зарядил всерьез, разбиваясь о листья у нее над головой. Даже трава, темно-синяя в полусвете, напоминала поверхность реки с зябью от ветра. Элли притянула колени к груди, обхватила их руками, закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать.
Через несколько минут из дома вышел Барри:
– Можно с тобой посидеть?
В руках у него был маленький складной зонт ее матери; встав под крону дерева, он его закрыл.
– Мне разрешили курить в доме… как особому гостю… но как-то неудобно. Ничего если я здесь закурю?
Элли кивнула, не в силах вымолвить ни слова от изумления. Барри достал пачку сигарет и «зиппо» из кармана пальто и сел рядом. Закурил, и вместе они стали смотреть на завитки дыма, улетающие в дождь.
Сердце у Элли колотилось, как барабан.
– Я только что говорил с твоей мамой, – сказал он. – Она думает, что нам с тобой стоит провести небольшую беседу по поводу судебного процесса.
Разве ее мать не велела ей помалкивать и не высовываться? А теперь вот подсылает адвоката, чтобы с ней поговорить. Это еще как понимать?
– Мне кажется, важнее всего тебе помнить о том, Элли, что ты в этом деле главный эксперт, – проговорил Барри. – Когда случилось предполагаемое преступление, ты была единственным человеком в доме и уже знаешь ответы на все вопросы, которые тебе могут задать в суде. Неплохо смотреть на вещи с этой позиции, как считаешь?
Она пожала плечами. Ей не хотелось слышать его утешения и слова, что все будет легко и ей надо просто говорить правду. В ее случае это не поможет.
– Хочешь, я расскажу тебе немного о том, как проходит процесс?