И вот, опять старая песня:
– Здравствуй, деточка… А я вот опять спички забыла купить, голова моя дырявая… Не дашь коробочек?
Втащив пакет в квартиру, я вынесла Галине Петровне спички.
– Вот спасибо, моя хорошая… Много ты всего набрала – поди, на тыщу на целую… Дорогие нынче продукты стали, пенсии не хватает… А где ты работаешь?
– В магазине, – уклончиво ответила я.
– И чё, хорошо платят? – сразу навострился не в меру любознательный старушечий нос.
– Нормально, – ответила я. – Ну, до свиданья, Галина Петровна, у меня дел много.
И я закрыла дверь. Уфф… Если эта старая сплетница пронюхает о нас с тобой – на следующий день об этом будет знать весь дом. Для всех я была твоей дальней родственницей, а что мы делали за закрытыми дверями квартиры, никого не касалось. Александра одобрила эту легенду. В доме было восемь подъездов и девять этажей – затеряться в такой толпе легко, особенно когда всё общение с большинством соседей, поглощённых своими делами и мыслями, сводится к сказанному второпях «здрасьте», да и то – через раз. Нужно ли общение парню, стремительно бегущему вниз по ступенькам с наушниками от плеера в ушах? Или усталому отцу семейства, возвращающемуся с работы и волокущему такой же тяжеленный, как у меня, пакет из магазина?
Вот она, современная жизнь. Но нам это было даже на руку.
Отбросив серый шлейф уличного беспокойства, прицепившийся ко мне снаружи, я воцарилась в светлом пространстве нашей кухни и начала кулинарить. Два года назад в этот день ты в первый раз поцеловала меня – с этого момента мы и вели отсчёт времени. А мою жизнь этот поцелуй разделил на две эры – до тебя и с тобой. Всё, что было до тебя, затягивал туман нереальности. Там, в той эре, была не настоящая я.
*
«Женщина в тёмных очках, по-прежнему не глядя на меня, подошла, сверкнув голенищами шикарных сапог, присела и принялась меня ощупывать.
– Девушка, милая, что с вами? Как вы себя чувствуете? Вам больно? – спрашивала она встревоженно.
– А вы как думаете? – всхлипнула я. – Конечно, больно… Вы что, не видите?
Она ответила спокойно, дотронувшись до своих широких тёмных очков:
– Да, я не вижу».
Четырнадцатое октября. Комната погружена в полумрак. Объединённый свет настольной лампы и монитора компьютера лежит на моём лице, и в тишине слышится прерывистый стук по клавишам. Рядом с клавиатурой стынет кружка чая со смородиной, а на книжной полке таращит пуговичные глаза жёлтый утёнок. А рядом – его новая приятельница-уточка. Для меня дом – то место, где стоит компьютер с моей писаниной, сидит утёнок и живёшь ты. Больше мне ничего не нужно. Даже если бы вокруг была не уютная благоустроенная квартира, а пещера, для меня мало что изменилось бы. Ну, разве что, в туалет я ходила бы в кустики рядом с пещерой.
Эта слепая женщина, о которой я пишу, Альбина – объединённый образ Александры и тебя. От твоей сестры у неё внешность и род занятий, а от тебя – слепота. А изуродованное лицо и лысая голова – это отголосок «Белых водорослей», где возлюбленной главной героини плеснули в лицо щёлочью. Только отсутствие волос у Альбины – следствие облысения, а её прототип из «Белых водорослей», Аида, бреется сама, потому что ей идёт так. Красавица и чудовище – вечная тема: о том, что любим мы в итоге не за внешнее.
« – Дура! Идиотка! Ты что, ворон считаешь? Тебе жить надоело? – орал Рюрик. Впрочем, тогда я ещё не знала, как его зовут, и для меня он был просто шкаф в костюме».
Рюрик – вымышленный персонаж, водитель Альбины. Он тоже из «Белых водорослей», только там его звали Рогволд Рюрикович, Волик для краткости. Почему я дала ему такое вычурное имя? А это «болезнь» многих начинающих авторов: они стремятся назвать своих героев как-нибудь позаковыристее. Даже садовников у них иногда зовут Альфонсами и Ательстанами. Петя, Маша, Джон, Мэри – разве это запоминающиеся имена? Увы, если не получается вдохнуть в персонажа жизнь, наделить его чертами настоящей личности, придать индивидуальность, так хоть имя привлекает внимание.