– Я слышу поезд.
– Нет, сначала ощущается вибрация. Дай руку!
– Я умру, – бормочешь ты в отчаянии.
– Руку!
Бродяга прибавляет громкости – видимо, мы ему мешаем. Ты визжишь и зажимаешь уши.
Я начинаю терять терпение, вот-вот придет поезд, и… Почему ты упираешься?
– Хочешь умереть? Если не выберешься, тебя размажет по рельсам. Дай руку!
Ты смотришь на меня, и я вижу, что часть тебя, незнакомая мне часть, и правда хочет умереть. Теперь ясно, что и любви-то ты, пожалуй, настоящей никогда не знала. Ты молчишь. И я молчу. Мы оба знаем, что ты проверяешь меня, проверяешь весь этот мир. Сегодня в баре ты не сошла со сцены, пока не затихли последние аплодисменты. Не завязала шнурки. Винишь бездомного в падении.
– Ладно. – Я стягиваю рубашку и свешиваю ее вниз. – Хватайся и вылезай.
– Не получится.
Будешь ли ты меня слушаться?.. Минуту молчишь и наконец уступаешь. Подпрыгиваешь, хватаешься за рубашку, я ловлю тебя за руки и вытаскиваю вместе с дырявыми колготками, развязанными сникерами и всем остальным на желтую ограничительную линию, перекатываю на грязный серый бетон. Ты дрожишь, обхватываешь колени руками и снова приваливаешься к зеленой колонне, только теперь с другой, безопасной, стороны. Но шнурки завязывать не собираешься. Тебя трясет. Я придвигаюсь ближе, показываю на нелепые неспортивные сникеры и спрашиваю:
– Можно?
Киваешь.
Крепко завязываю шнурки двойным узлом, как в детстве учила меня двоюродная сестра. Когда в тоннеле раздается гул приближающегося поезда, ты перестаешь дрожать и уже не выглядишь такой испуганной. И незачем говорить, что я спас тебе жизнь. Это и так видно по твоим глазам и грязной потной коже. Двери открываются, но мы не заходим. Естественно.
Таксист сначала не хочет нас брать. Я бы на его месте не взял. Близость смерти оставила отпечаток на наших лицах. Ты вся грязная. Я на контрасте с тобой неприлично чистый. Странная парочка.
– У меня… – Ты в сотый раз перебираешь произошедшее. – У меня и так был тяжелый день, а тут еще эта песня… Я, наверное, выглядела чокнутой.
– Сумасшедшей.
– Нельзя же мириться с таким безобразием. Надо было жестко сказать ему: «Хватит!» Лучше сдохнуть, чем жить в мире, где грязный бомж без конца распевает песни… загрязняя общественную среду.
Ты вздыхаешь, а я еще больше люблю тебя за то, что ты норовишь представить свой срыв как борьбу с бесхребетной толерантностью. И мне нравится играть с тобой.
– Ты здорово перебрала.
– Я и трезвой повела бы себя так же.
– А если б он пел Роджера Миллера?
Ты смеешься, хотя и не знаешь, кто это такой, – мало кто из нашего поколения знает. Смотришь на меня, щуришься, потираешь подбородок и спрашиваешь (это уже четвертая попытка – да-да, я считаю):
– Работал летом на пароме?
– Неа.
Ты уверена, что мы где-то раньше встречались. Уже были варианты: в колледже, в магистратуре, в баре в Уильямсберге – и теперь на пароме.
– Но я точно тебя знаю. Лицо знакомое!
Я пожимаю плечами, ты не сводишь с меня глаз – так приятно.
– Это из-за стресса: просто я в нужный момент оказался рядом.
– Да, рядом… Повезло мне!
Не стоило отворачиваться на этих словах, и в голову ничего не идет, и водитель, как назло, неболтливый попался.
– Что ты в метро-то делал?
– Ехал с работы.
– Ты бармен?
– Типа того.
– Прикольно. Болтаешь с посетителями, слушаешь всякие истории…
– Ага, – бормочу я и вовремя спохватываюсь, чтобы не ляпнуть: «А ты пишешь истории».
– Расскажи что-нибудь интересное.
– Интересное?
Ты киваешь, а я хочу тебя поцеловать. Хочу пустить свой «поезд номер ноль» по твоим рельсам, проглотить тебя целиком, хочу трахать тебя, пока мрак нью-йоркской окружной не поглотит нас обоих. Внутри слишком жарко, снаружи слишком холодно. Пахнет уличной едой и минетом. За окном ночь и Нью-Йорк. Единственное, что я хочу сказать, – «люблю тебя», поэтому молчу и тру подбородок.
– Ну даже не знаю, трудно выбрать…
– Слушай, – перебиваешь ты, сглатываешь, кусаешь губу, краснеешь. – Только не пугайся и не считай меня психопаткой, но я соврала… Я помню, где мы встречались.
– Да?
– В книжном магазине.
Ты улыбаешься той самой улыбкой, как у Натали Портман, а я делаю вид, что не помню.
– Мы говорили про Дэна Брауна.
– Про него только ленивый не говорит.
– Про Полу Фокс, – продолжаешь ты, трогая меня за руку.
– А-а-а, – сдаюсь я, – помню, Пола Фокс и Сполдинг Грей.
Ты хлопаешь в ладоши и чуть не кидаешься меня целовать, но спохватываешься, отодвигаешься и скрещиваешь ноги.
– Думаешь, я маньячка? У тебя, наверное, в день перед глазами по полсотни девушек проходит.