На озере были свои птицы: ласточки спускались к воде, чтобы напиться, а ржанки и кроншнепы, отыскивая корм, вонзали во влажную землю свои длинные клювы.
Воздух был напоен тем резким запахом, какой обычно стоит над водой: острая смесь запахов свежей зелени и гниющих листьев, мертвой рыбы и нагретого ила. И, словно всего этого было недостаточно, терпкие ароматы диких горных трав и цветов начали растекаться в воздухе, пробуждая обрывки волнующих воспоминаний.
Я пошла прочь от берега. Преодолев нагромождение камней и узкие расщелины, я оказалась в предгорье, густо поросшем вереском. Повсюду из земли поднимались мощные гранитные скалы, окруженные зарослями кленов и лиственниц. Взобравшись на верхушку холма, вскоре я добралась до долины, наполненной журчанием воды в ручье.
Я опустилась отдохнуть на бревно и оперлась спиной на ствол молодой сосенки. Какая-то птица возилась в кустах позади меня, то ли чиж, то ли дрозд. Прислушиваясь к неспешным птичьим шорохам, я разглядывала проплывающие по небу маленькие пушистые облака и радовалась своему недолгому уединению. Здесь, вдали от берега, было так тихо, так покойно.
Совсем рядом со мной, под защитой каменного выступа, поселилась семейка маргариток, и я протянула руку, чтобы сорвать одну, но затем вдруг замерла, застигнутая врасплох очередным воспоминанием, вызвавшим у меня зыбкое, тёплое чувство в груди.
Мальчика звали Тамезис.
Старик сказал бы: какое тяжёлое имя, сколь многого оно требовало от своего носителя. Старик не признавал людских имён («Они сыпучее песка») и ему не было нужды знать ещё одно.
Ручей резво и шумно бежал по долине, затем разделялся на несколько мелких ручейков и вместе с другими потоками наполнял моё озеро.
Я поднялась с места, следуя наитию, шагнула в воду и протянула к ней руки.
— Покажи мне, — мягко велела я. — Покажи ещё раз.
Ручей отозвался насмешливым серебристым звоном. В сравнении с завлекающей песней озёрных волн, его плеск больше походил на ликование шкодливого ребёнка.
Я набрала ледяную воду в ладони и плеснула себе в лицо. Крики ржанок остались позади, ветерок унялся, все шорохи стихли. Я всё ещё была здесь, стояла среди зелени и нагромождения скал, обратив своё лицо горячему летнему солнцу и перебирая пальцами игривые, полные жизни потоки ручья, однако в то же время звенящие струи уносили меня вперёд, к каменистому обрыву, а затем резко вниз — в нежные, но властные объятия озера.
И снова тёмное дно манило меня. Ни чувств, ни желаний, ни песен, ни слёз — вечное спокойствие и постель из водорослей и мягкого песка. Отсюда не было видно, как ясный день сменяется чернотой ночи, как недвижимые каменные лики рассыпаются в пыль, как гибнут и рождаются чувства, как тлеет и исчезает память.
Как сладко будет дремать там…
Я отстранилась. Озёрная пучина нехотя выпустила меня из своих объятий, и приласкав напоследок, вытолкнула прочь. По-прежнему следуя за своим проводником — ручьём, что шёлковой лентой вился меж пальцев, я очутилась в дочерних речных водах Темзы. Мимо меня, по устланной лунным светом дороге проскользнула лодка, а в ней — спящий мальчик и мой старик. Волны плескались, пенились брызги, обнимая вёсла. Старик смотрел вперёд, в сторону противоположного берега. Пушистые, совсем светлые ресницы мальчика дрожали, и я вдруг поняла, что он только притворялся спящим. На самом деле, он просто боялся открыть глаза.
Может быть, это и была та самая ночь, когда Артур впервые отвернулся?
Однако я пришла сюда не из-за него.
Медлительная сила сонной воды уносила лодку прочь от меня, к торговым портам Лондиниума, а вместе с ней — и годы, минувшие с той памятной ночи, когда меч вошёл в камень, а камень тот схоронила под собой река.
Я с возрастающим нетерпением взглянула в сторону чёрной башни Вортигерна, вспарывавшей серое предрассветное небо. Я чувствовала волнение Тёмной реки — вода отступала прочь, обнажая дно. Легенда оживала.
Я знала, что будет дальше. Я хотела увидеть другое.
Воспротивившись моей порывистости, ручей нежно обвил мои запястья.
«Мы соблюдаем порядок, заложенный мирозданием. От озера — к рекам, от реки — к ручьям».
От отца к сыну.
Артур был высок и плечист, в бороде и на висках у него поблёскивала ранняя седина, а ресницы по-прежнему оставались густыми и длинными.
Я уже видела его таким: кожаный камзол, золотой королевский венец и ладонь в перчатке — на рукояти меча, — и всё же не могла не испытать замешательства. В моём представлении, Артур из Лондиниума на троне должен был смотреться, как ребёнок, занявший стул себе не по размеру. Однако вот он был передо мной — величественный, с горделивой осанкой, преисполненный сдержанности, достоинства и строгости.
Это был спокойный момент торжества — я ощутила слабость в ногах, спина так и норовила согнуться в поклоне. Я стискивала кулаки и держалась. Не мне опускаться на колени перед королями людей, не мне чтить их как отцов и защитников. Я сама стану слушать молитвы, принимать подношения и наблюдать за празднествами в свою честь на берегу Нимуэ.
Боги будут благоволить Артуру. Его королевство, прежде изнывавшее от тирании и одолеваемое междоусобными войнами, снищет себе славу процветающих земель. Лучшие рыцари мира соберутся за его Круглым Столом, и они не будут знать раздора и зависти к заслугам друг друга. А сам король за свою храбрость будет вознаграждён семейным счастьем, неподвластным годам. После тяжёлого дня ноги будто сами будут нести его в супружеские покои, от его твёрдой и вальяжной походки не останется и следа.
Мне, может быть, и хотелось ещё одним глазком понаблюдать за любовными страстями Артура, да только теперь уже ручей нетерпеливо увлекал меня вперёд. В конце концов, я всё это ещё увижу.
Меня поразило стремление истории повторять саму себя: мальчик в лодке и мальчик в резной дубовой колыбели — одно лицо. Те же светлые вихры, ресницы, те же мягкие черты, которые со временем огрубеют и обострятся.
Тамезис не боялся держать глаза открытыми, и они, тёмные и бездонные, как озёрная гладь, взирали на меня с любопытством. Словно он мог видеть меня, словно река времени не стояла между нами, как на страже.
Тамезис… Само имя звучало, будто прыжок в воду: сначала глухой всплеск, а затем шипение вздыбившихся пенных волн.
И я вдруг вспомнила или, наоборот, увидела то, чему ещё только предстояло произойти, — как Артур, взбешённый моим неповиновением, с яростью и остервенением будет лупить мечом озёрную воду.
«Выходи, Вивиан! — приказывал он. — Выходи, или я выволоку тебя силой!».
Позабавленная этой глупой выходкой, я стала смеяться, и юный Тамезис, не сводя с меня осмысленного взгляда, расплылся в ответной улыбке.
Вот, что значило его имя, — тёмная растревоженная вода.
Ещё мгновение я смотрела на его нежное заспанное лицо, а затем вдруг вновь оказалась в долине, среди зелени и беспорядочного нагромождения каменных плит. Солнце поднялось высоко, и теперь здорово припекало мне спину. Башмаки промокли насквозь, подол платья потяжелел.
С радостью и удивлением я вдруг заметила, каким светлым и приветливым был мир вокруг. Тот обычный мир обыденностей вроде пробуждения по утрам, умывания, неспешной пешей прогулки и прочего. Я не без содрогания вспомнила об озёрном дне. Нет, мне совсем не хотелось возвращаться туда, кем бы я ни была по рождению.
Я брызнула ледяную воду себе в лицо, чтобы охладить чувства. Никогда прежде мне не приходилось так остро ощущать себя, принадлежащей этому миру, и радоваться этому так искренне и беззаветно.
Любовь, потаённая и непритязательная, покорная и пылкая, вошла в моё сердце. И ничто на свете, на том или на этом, не могло с ней сравниться.