Он смотрел на меня, но не прикасался, затем вдруг закрыл глаза, словно ему сделалось невыносимо смотреть дольше, а когда раскрыл их - они горели передо мной, как раскаленное железо.
- Не высекай искры, если не хочешь потом спасаться от пламени, - сказал он, и я почувствовала в его словах проявление силы, вполне осознающей, но сдерживающей себя; это был вызов и побуждение, в котором не заключалось требования.
- Может быть, я хочу сгореть? - смело ответила я, и это была чистая правда. Лучше так, чем двигаться и качаться в чёрной воде, быть слепой волной, призываемой близящимся штормом.
Артур отнял мою руку от своего лица, прижался губами к ладони, а затем одним резким движением усадил меня к себе на колени. Он крепко прижал меня к груди, не говоря ни слова, и я чувствовала, что пульс у него на шее бился так же сильно и часто, как и у меня. Он отстранил меня от себя, чтобы ещё раз взглянуть мне в лицо.
У меня немного закружилась голова.
«Сила иссушит тебя, измучает и, в конце концов, всё равно возьмёт своё. Впусти её».
И я впустила. Губы мои приоткрылись навстречу его губам; я впустила силу и приняла её, приняла от всего сердца и вызов, и побуждение, и то сладостное напряжение от воздержания, что впервые ощутила сегодня утром, когда старик поцеловал меня.
Старик не был стариком, а Артур - не только Артур, но и ещё кто-то. Ещё что-то.
Мне хотелось испить его пламя, вобрать его в себя.
После долгого поцелуя он поднял голову и расплылся в широкой и дерзкой улыбке. Я обхватила его за плечи, притянула к себе, и он, опустив голову и приоткрыв рот, прильнул к вырезу моего платья. Я ощутила на груди его горячее дыхание и отклонилась назад, удерживаемая его руками.
Артур осторожно уложил меня на землю; густая пыль, золотившаяся в солнечном свете, парила в воздухе вокруг его головы. Он наклонился и вновь поцеловал меня уже не слишком нежно и продолжал целовать, пока боролся с завязками на моём платье.
С сомкнутыми на его спине руками, с ногами, охватившими его бедра, с колотящимся в ушах сердцем, я вновь была волной, как бы тому ни противилась, - медленно двигалась вверх-вниз.
Мы боролись, во всяком случае, больше всего это походило на сражение двух стихий: огонь шипел, трещал, но не гас, вода противилась, кипела, но не отступала.
Артур распахнул моё платье от ворота до пояса, втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы и охрипшим голосом произнёс только одно:
- Словно белый бархат.
А затем вдруг запустил руку мне под юбку, вверх по бедру, к мягкому, открытому теплу.
Я смотрела на него сквозь приоткрытые веки. У него было красивое лицо: чёткие линии скул, ровные брови, широко расставленные светлые глаза, а в их глубине - тут я вздрогнула и сжалась - светилось что-то мрачное и знакомое.
Я вспомнила, как увидела нечто мерцающее в плотной толще воды, почти на самом дне озера.
И глаза Артура вдруг стали глазами старика: бесцветными, водянистыми и больными...
Вскрикнув, я засучила ногами и отползла назад. Артур отшатнулся, ошарашенный моим поведением, а затем вновь потянулся ко мне.
- Довольно! Довольно! - выпалила я, задыхаясь и уворачиваясь от его рук.
Он сжал кулаки и замер на месте. Его взгляд задержался на моём горле.
Запахнув воротник платья, я поднялась на ноги, а Артур так и остался сидеть на земле. Он откинулся назад, расправил плечи и положил руки ладонями на колени. Когда Артур поднял на меня глаза, они вновь были его - живые, выразительные и блестящие. Он смотрел на меня строго, с недовольством и удивлением.
Терзаемая стыдом и виной, надрывавшими мне сердце, я отвернулась, не в силах больше сдерживать на себе этот тяжёлый взгляд. Он словно говорил: я могу быть нежным с тобой, но отказывать мне нельзя. Я чувствовала, что мне следовало объясниться, сказать хоть что-нибудь, но вместо этого я только сильнее сжала губы.
Маленькие язычки невидимого пламени всё ещё жалили шею и грудь - там, где Артур касался меня губами, - и время от времени я вздрагивала, будто бы вот-вот собираясь разрыдаться, но глаза мои оставались сухими. Я вся теперь была высохшей и обожжённой, как глина после печи - твёрдая и прочная.
Но мне вновь сделалось мучительно холодно, мурашки поползли по стянутой коже, которая ещё совсем недавно была разгорячённой.
Я наклонилась, чтобы поднять с земли сумку. Платок с травой лежал чуть поодаль, рядом с Артуром, и я не решилась приблизиться.
Он по-прежнему молча наблюдал за мной.
Прежде чем уйти, я обернулась и с тревогой взглянула на озеро. На противоположном берегу клубились штормовые облака. Поднялись волны, в этот раз они не шептали - пели.
О, Нимуэ. Ты сеешь ветер - пожинаешь бурю.
III
На середине жизни - развилка двух дорог.
Я слышал мудрого слова,
Как выбрал он тропу, что хожена едва
И изменить потом уж ничего не мог.
- Ларри Норман -
1
Прислушиваясь к звонкому стуку ледяных бусин града, я наблюдала за тем, как пейзаж за окном медленно, но верно скрывался под туманным пологом. К несказанному своему восторгу, я поняла, что еще немного - и я стану узницей ледяной тюрьмы.
Ах, какая это радость, когда буря, снегопад или ледяной дождь нарушают привычный ход вещей. В отличие от болезни, претерпевать которую приходится в одиночку, непогода так или иначе касается всех без исключения. Я почти слышала облегчение, с каким задышал Лондиниум и его окрестности, которым Природа, вмешавшись, позволила отвлечься от утомительной человеческой суеты. Нежданное освобождение от тягостной необходимости что-либо делать, от тирании легионеров Вортигерна, бесконечных обысков и досмотров, разбоя и поджогов наполняло моё сердце весельем и триумфом.