— Я сама дойду, — отрезала капитан. — И не надо никакого травмпункта.
— Ага, как же, — хмыкнул Родион. — Екатерина Андреевна, иногда ваши проявления независимости настолько неуместны… — и, не размениваясь больше на лишние разговоры, легко подхватил Катю на руки.
— Долгов… — смущенно и возмущенно одновременно пробормотала Катя, протестующее уперевшись ладонями ему в грудь.
— Лучше обнимите меня, вам же удобнее будет, — пытаясь скрыть несколько неуместную улыбку, перебил курсант. Лаврова недовольно вздохнула, но все же неуверенно обхватила парня руками за плечи. Машинально отметила, что спортом он очень даже не пренебрегает, и тут же рассердилась на себя. Слишком много и не по делу думает она об этом обаятельном нахале…
— Надеюсь, вы не начнете демонстрировать на мне приемы рукопашного боя, если я осмотрю вашу ногу? — осведомился Долгов, бережно устроив Катю на сиденье. Лаврова сердито сверкнула глазами, но ничего не сказала. Понимала, что в этой ситуации Родион поступает так, как нужно, это она как-то неадекватно реагирует на совершенно правильные действия своего курсанта. Впрочем, учитывая то, что произошло на этом самом сиденье несколько дней назад… Катя отчаянно покраснела, надеясь, что Долгов не заметил.
Родион тем временем аккуратно закатал брючину лавровских джинсов и не удержался, чтобы не ругнуться. Нога распухла и покраснела, а когда он коснулся кожи, Лаврова вздрогнула и прикусила губу. Долгов поспешно отвернулся, принявшись искать в бардачке бутылку с холодной водой. Он всегда считал, что с нервами у него полный порядок, но сейчас, глядя на то, как Лаврова застыла, боясь пошевелиться, Родион чувствовал что-то странное. Ощущение было такое, словно ее боль отголоском передавалась ему, и смотреть на сжавшуюся от боли женщину было невыносимо.
— Вот, приложите, — Долгов протянул Кате наконец обнаруженную бутылку с водой. — Может, хоть немного легче станет. — Еще раз сочувственно взглянул на куратора и, поднявшись, пересел на водительское место. Завел двигатель, и машина сорвалась с места. Никогда прежде курсант Долгов не ездил с такой скоростью. Никогда прежде он не думал о том, как это жутко — чувствовать боль другого человека и знать, что ровным счетом ничем не можешь помочь.
***
— Долгов, я вам очень благодарна, но дальше я сама, — Лаврова как-то сразу поняла, что курсант не собирается упускать возможность остаться у нее. Не сказать, что это было неприятно, но все-таки оставить у себя на ночь парня, имеющего на нее определенные виды, было бы полным идиотизмом.
— Екатерина Андреевна, вы сейчас всерьез? За кого вы меня принимаете, если думаете, что я просто уйду, оставив вас в таком состоянии? Да еще и после того, как в вас стреляли…
— В каком “таком” состоянии? — устало спросила капитан. — Я не смертельно больна, это всего лишь растяжение. А стрельба вас вообще не касается. Это мое личное дело.
— Это ваше “личное дело” чуть не обернулось вашим же трупом, — неожиданно резко бросил курсант. Он только сейчас понял, как переволновался за эту несносную женщину, которая вечно строит из себя ожившее воплощение почти болезненной самостоятельности. — Зачем вы вообще потащились на эти чертовы склады? И даже не подстраховались? Вам что, угрожали?
— Хватит! — резко перебила Катя, сердито толкнув дверь. — Я не собираюсь обсуждать с вами свои проблемы. Спокойной ночи.
Родион проигнорировал более чем ясный намек и прошел в прихожую.
— Даже не надейтесь от меня избавиться, — заявил он, вешая куртку на крючок и нарочито не обращая внимания на недобрый прищур холодных глаз куратора. Не очень вежливо, но осторожно усадил Катю на стул и помог снять сапоги.
— Я прекрасно могла бы сделать это сама, — бросила она раздраженно. Осознание собственной слабости бесило до невозможности.
— Пойдемте, поухаживаю за вами, — усмехнулся Родион, разгадав причину ее недовольства и решив не проявлять собственного волнения. — Поздно ужинать, конечно, вредно, но что-то мне подсказывает, что вы проголодались.
— Это что-то подсказывает мне то же самое, — усмехнулась Катя, поудобнее устраиваясь на стуле. Раздражение вдруг испарилось без следа, на смену ему пришло странное, почти нелепое в такой ситуации умиротворение. Неожиданно оказалось невероятно приятно видеть на своей кухне этого парня, колдующего у плиты. Его забота была настолько непривычной, что Лаврова просто не знала, как себя вести. По-хорошему следовало выставить курсанта за дверь, но снова устраивать бессмысленные баталии не хотелось. Оставаться одной не хотелось еще больше, поэтому Катя просто откинулась на спинку стула и прикрыла глаза, пытаясь успокоиться после безумного вечера.
— Я, конечно, не повар, но, думаю, это можно есть, — улыбнулся Родион, ставя на стол тарелки с наскоро сваренными макаронами и чашки с чаем. Хлопнул себя по лбу и вышел в прихожую, вернувшись с коробкой пирожных, которые успел купить по дороге.
— Только не говорите мне, что бережете фигуру и морите себя голодом, — произнес прежде, чем Лаврова успела что-то сказать. Катя покачала головой, но спорить не стала. Опустила глаза в тарелку, принявшись крошить вилкой котлету — есть вдруг резко расхотелось.
— Пойдемте, вам нужно отдохнуть, — моментально угадал ее состояние Долгов и, заботливо поддерживая, словно Катя была серьезно ранена, повел в сторону комнаты. И Лавровой отчего-то впервые не хотелось сопротивляться.
— Посидите со мной, — вдруг произнесла Катя, когда Родион, заботливо укрыв ее пледом и погасив свет, собирался покинуть спальню. Парень моментально выполнил просьбу, устроившись на краешке кровати.
— Может, вам что-то нужно? — спросил тихо. Лаврова не ответила, просто молча накрыла его ладонь своей и закрыла глаза. Долгов замер, не решаясь пошевелиться. Что такого произошло с железной леди, если она не только позволила ему остаться без лишних споров, но и попросила побыть с ней? Родион осторожно улегся рядом и, осмелев, притянул женщину к себе. От нее почти неощутимо пахло больницей, а вот запах духов, жаркий, летний, дурманящий, почему-то показался невероятно настойчивым. Он пробирался в легкие, оседая там теплой волной, казалось, просачивался через кожу, пропитывал насквозь, словно даря Родиону что-то от любимой женщины. И, засыпая, Долгов подумал, что отдал бы многое за подобные ночи.
Ему снилось лето.
Пахло земляникой, какими-то цветами, раскаленной пылью. Светловолосая женщина в легком летящем платье, смеясь, зовет его, но Родион никак не может вспомнить, кто она. Знает, что нужно идти, что это важно для него, но вместо этого просто стоит и смотрит, как она медленно отдаляется, маня его тонкой изящной рукой. “Куда же вы?” — хочется крикнуть ему, но губы не слушаются. А женщина качает головой, и лицо ее вдруг становится печальным, и Долгов как-то угадывает ее слова, точнее, всего одно слово, беззвучно срывающееся с ее губ. Нельзя. Им нельзя. Что нельзя, почему? Ведь он хочет пойти за ней, хочет догнать ее, прижать к себе, целовать ее тонкие руки и припухшие губы, уткнуться лицом в золотистые волосы, пахнущие летом и земляникой. Хочет вспомнить ее имя, но никак не получается. Это важно, это очень важно, но он не может. А женщина все отдаляется, словно растворяясь в тумане, и это почему-то ужасно больно, как будто каждый ее шаг рвет какие-то незримые нити между ними. И только когда силуэт становится почти неразличимым, Родион вспоминает. И зовет. Зовет ее, не слыша себя, не зная, слышит ли она. Но женщина вдруг останавливается и вновь начинает приближаться. И улыбается. Потому что он вспомнил, как ее зовут.
— Катя, Кать, — сорвалось с губ, и Долгов проснулся. Резко, словно его вытолкнули из сна. Что за странное видение? Сны не посещали его уже давно, Долгов засыпал, словно выключался, подобно какому-нибудь компьютеру — усталость брала свое. И вдруг это… Лаврова, конечно, ему привиделась она. И лето. Это все от ее жарких, необычных духов, от ее близости, от того, что ее рука как-то жалобно вцепилась в его ладонь, а его пальцы запутались в ее сумасшедше-солнечных шелковистых прядях. Она такая родная сейчас, такая беззащитная, такая… его. Екатерина Андреевна, Катя. Женщина, которую он никогда не оставит.