Родион проследил, как Лаврова скрывается в ванной, и вздохнул. Похоже, бессонная ночь гарантирована.
Уснуть Долгову и впрямь не удалось. Поворочавшись на постели, поднялся и вышел на балкон. Холод сразу пробрал насквозь, но курсант не обратил на это никакого внимания. Возвращаться обратно, чтобы наслаждаться видом спящей Екатерины Андреевны, совсем не хотелось. Взгляд зацепился за пачку сигарет и зажигалку. Хм, а горничные не очень-то радеют за чистоту, даже нормальную уборку после предыдущего постояльца не сделали…
Родион неумело затянулся, оперся о перила, наблюдая, как сероватый дым растворяется в воздухе. Стало немного спокойнее. Долгов поежился от холода, и тут услышал шаги.
Лаврова прислонилась к балконной двери, несколько мгновений молча разглядывая курсанта.
— Замерзнете, — произнесла наконец.
— Нормально. Извините, что разбудил.
Катя ничего не ответила, продолжая смотреть парню в глаза. От этого спокойного, немного задумчивого взгляда Долгову стало жарко, как будто он стоял на солнцепеке, а не на продуваемом всеми ветрами балконе. Курсант нервно сглотнул, неосознанно комкая в руках пачку сигарет, но даже не замечая этого. А Лаврова, словно желая добить его окончательно, медленно приблизилась, встав почти вплотную. Коротенькие пижамные шорты и свободная майка не скрывали практически ничего, а то, что скрывали, моментально дорисовало воображение. Родион судорожно вздохнул, снова улавливая маняще-жаркий запах ее духов, а в следующее мгновение застыл в неподвижности, потому что куратор взяла его руки в свои, и этот такой невинный жест в одно мгновение вышиб из головы все мысли.
— Больше никаких сигарет, хорошо? — мягко сказала Катя, и Долгов завороженно кивнул. Сейчас, когда она просто держала его за руки, он был готов пообещать ей что угодно. А главное — не только пообещать, но и тут же выполнить.
— Вот и хорошо, — куратор улыбнулась незнакомо нежно, и от непривычности этого зрелища Долгову показалось, что он сошел с ума. Неужели она действительно могла так улыбаться, и не кому-то или чему-то, а именно ему? Неужели она действительно могла вот так просто стоять посреди ночи на холодном балконе, поглаживая его ладони и глядя в глаза с чуть тревожной теплотой? Могла. И от понимания этого курсанта захлестнула невероятная волна странной, оглушающей нежности, выразить которую казалось невозможным. Поэтому Родион просто шагнул вперед, прижимая Катю к себе, защищая от морозного ветра, делясь своим теплом. И Лаврова впервые не оттолкнула. Подалась к нему, уткнувшись лбом в грудь, слыша, как его сердце выстукивает какой-то безумный ритм танго. Ритм чувств, которые неумолимо рвались наружу, грозя затопить сумасшествием.
Они знали оба, что когда-нибудь этот момент настанет. Как знать, может, совсем скоро?
Комментарий к
*В Средние века меч, положенный в постель между женщиной и мужчиной, считался символом целомудрия.
========== Часть 17 ==========
Дождь, с утра мелкий и ленивый, разошелся не на шутку, когда Родион был в нескольких шагах от гостиницы. Так что в номер он ввалился насквозь промокший, на ходу стягивая с себя куртку. Сбросил полные воды ботинки, прилипшую к телу футболку — куртка нисколько не защитила от настойчивых капель. И, на ходу расстегивая ремень джинсов, направился к ванной. Распахнул дверь да так и замер, ошарашенно уставившись на представшую взору картину.
Казалось бы, что такого? Просто красивая обнаженная женщина под потоками воды, плавно и очень сексуально стекающими по телу. Чуть запрокинутая голова, расслабленное лицо, глаза прикрыты… Взгляд жадно заскользил по всей стройной фигуре, от светлой макушки до аккуратных ступней. В горле вдруг пересохло, а сердце, пару раз испуганно рванувшись в грудной клетке, забилось как-то медленно, словно норовя вот-вот остановиться совсем.
Тонкая рука потянулась сначала к крану, затем стянула с раковины умывальника небрежно брошенное полотенце. И только тщательно закутавшись в пушистую ткань, Лаврова повернулась к двери. Обдала застывшего без движения, жутко растерянного курсанта холодным насмешливым взглядом.
— Все рассмотрели?
Интонация была непривычной. Ни льда, ни ехидства. Голос стал каким-то странно бархатисто-мягким, грудным, взволнованно-вибрирующим, совсем незнакомым. От него по телу курсанта моментально прокатилась жаркая волна, заставляя забыть о том, что продрог насквозь. Да он вообще забыл обо всем, не в силах оторваться от разглядывания столь желанной женщины, не в силах прийти в себя от раскаленных мурашек, засевших где-то между позвонками. Словно под гипнозом шагнул вперед, переводя затуманенный взгляд с длинных стройных ног, едва прикрытых полотенцем, на лицо Кати и моментально растворяясь в синеве ее напряженного, настороженного взгляда.
— Долгов… — произнесла она одними губами, когда руки курсанта уверенно легли на талию. Его ладони показались не просто теплыми — раскаленными, даже плотная ткань не спасала.
— Я так больше не могу, — выдавил он с трудом сквозь застрявший в горле ком. Притянул Катю вплотную к себе, так тесно, насколько это было возможно. Заставляя ощутить разгоряченное, влажное от дождя тело; дыхание, кажется, прожигавшее кожу. От него всего веяло безумным жаром и желанием. Он весь был сплошным нервом. Средоточием сумасшествия. Сумасшествия, которому невозможно сопротивляться.
Да и хотела ли она сопротивляться?
Кровать не выдала их ни единым звуком, лишь мягко спружинив, когда Родион осторожно толкнул Катю на тщательно застеленное покрывало. Чувства смешались в невообразимую гамму, среди которой уже сложно было что-то различить. Возбуждение, буквально обжигающее кончики пальцев, когда бережно стягивал с нее полотенце, мешавшее видеть/осязать/чувствовать… Непривычная робость и страх сделать что-то не так, спугнуть, причинить боль. И предвкушение, это сладостно-волнующее предвкушение наконец-то узнать, какой она бывает… Какой бывает эта женщина, когда любит и позволяет любить себя? Когда ее не сдерживают рамки воспитания, правил и черт знает чего еще, что так мешало им открыться. Какая она настоящая, женщина, беспощадно перекроившая его жизнь и его самого?..
Это было самым настоящим безумием.
Сорвались.
Они сорвались в пропасть сумасшествия, не способные удержаться за прежде отрезвляющие мысли. Напряжение, так долго копившееся между ними, требовало выхода — поспешных, жадных поцелуев, осторожных прикосновений, так необходимых сейчас. Родиону казалось, что он сойдет с ума. А может, уже сошел. Когда чуть подрагивающей ладонью гладил ее спину с выступающими совсем по-девичьи позвонками, когда скользил губами по коже, слегка влажной от воды. Когда пальцы терзали каждый сантиметр взволнованно подрагивающего тела: тяжело вздымавшуюся от прерывистого дыхания грудь, изящные ключицы и хрупкие плечи. Эта женщина, такая неприступная и выдержанная, сейчас казалась такой беззащитной, такой необъяснимо нежной… И волнение сдавило грудь, и даже стало как-то страшно, когда осторожно развел стройные бедра, уже готовясь, что Лаврова вскинется испуганно-протестующе, отталкивая его. Но этого не случилось. Она только задышала часто и как-то скомканно, напряглась или скорее зажалась. Боясь пошевелиться, боясь своей реакции, боясь, что все снова будет не так, как должно быть…
Родион недоуменно замер, не почувствовав никакой преграды, помедлив, проник дальше. Уловил расслабленный выдох Кати, осмелев, толкнулся чуть более уверенно, и приглушенно, почти неслышно застонал. Внутри было безумно горячо и узко, и напряжение, скопившееся внизу живота, кажется, готово было разорваться яростным фейерверком в любую секунду. Лаврова подалась ему навстречу, шевельнула губами, шепотом выдохнув его имя, на последней согласной сорвавшись на беззвучный стон.