Когда она сказала «большое спасибо» и «простите за беспокойство» и ушла, я всё внимательно осмотрел, заодно протёр пол (от микробов), и мне захотелось протереть (стыдно так поступать и думать, но откуда мне знать, что у неё за руки и куда она их совала), да, протереть телефонную трубку (я ещё подумал, что странно, что у молодой красивой женщины нет мобильника) чем-нибудь дезинфицирующим. Но одеколон кончился, и настойка эвкалипта (я её развожу и полощу рот) кончилась, и нашлась только перекись водорода, которую я и использовал для протирания, не знаю только, был ли в этом смысл. На пузырьке было написано: 3 % раствор для наружного применения. Достаточно ли трёхпроцентного? Я ничего не знал о перекиси водорода, поэтому пришлось заглянуть в энциклопедию. В энциклопедии написано, что перекиси вообще — это органические или не органические соединения, а конкретно перекись водорода (выписываю) — «бесцветная вязкая жидкость, которая легко разлагается на воду и кислород. Применяется как окислитель, инициатор полимеризации, для отбеливания волос, меха, шёлка, в медицине как антисептическое, кровоостанавливающее и дезодорирующее средство». Мне оставалось непонятным, можно ли антисептическое вкупе с дезодорирующим трактовать также и как дезинфицирующее, пришлось заглянуть в «Химию» Глинки (дома полезно иметь самые разные справочники и пособия, ещё расскажу, что у меня имеется), но в «Химии» Глинки были только формулы, пероксиды, окислители и маленькая, совсем мелким шрифтом, греческая буква, которая не должна превышать 1,776 В, чтобы перекись могла окислить вещество, которое с этой буквой как-то соотносится.
Это ужасно стыдно так не доверять людям, но я ничего не могу с собой поделать и вряд ли был бы на инвалидности, если бы мог.
Пришли с прогулки, стали мыть лапы. Ой, блядь, блядь, больно!!! Это нельзя мочить! Докторишка сказал промывать марганцовкой, а не купаться в ней! Мало того, что вся жопа исколота, ещё ты с мытьём! Потом с полотенцем! «Дай письку вытру». Дура! Это у тебя писька, а у меня — прибор.
И вот, вытерлись, намазали лапы мазью и поверх мази надели полосатые детские носки. Самые маленькие, какие были в магазине, но их всё равно пришлось ушить вдвое, и Принцесса приделала к ним кнопки. Носки смотрятся на мне как обмотки. Сижу в носках на подоконнике. Смотрю во двор.
В нашем дворе я — пацан в уважухе. Бугаи ротвейлеры и выпендрёжник стаф ворчат издали и с полным респектом — это после того, как Принцесса сломала свой пудовый каблук об челюсть стафа. Челюсть вроде как тоже сломала.
Стаф-то думал, что я фуфло с хвостиком, что никто за меня не впишется. Конечно, новое место, новый двор — и откуда им знать, что там, где мы жили раньше, анналы числят склоки без счёта, два судебных разбирательства и одну бандитскую разборку: к счастью, наш тогдашний хахаль был бандит покруче тех сопляков, эрделю которых я порвал ухо. Ну и что, что порвал? Он первый гавкать начал.
А на новом месте мы быстро освоились. Авторитет, как шерсть: вырастет на здоровом-то теле. Мне каждый раз, когда швы накладывают, выбривают всё подчистую, а потом глядишь — прёт голубушка-шёрстка из-под кожи, и кожа вновь делается шкурой.
И вот, во дворе, как вижу, гуляет всякая бодрая шваль: дети, пекинесы и один мелкий очумелый пёсик, похожий на ротвейлера в миниатюре. Мог бы хоть с ним побегать, если не по парку. Или порыться в огромной куче свежего песка, выкопать в песке Яму. Не люблю сидеть один дома.
После афронта с персиком Принцесса до того на меня прогневалась, что перестала брать на работу. И кого ты таким манером наказываешь? Мне скучно одному в родных стенах, а каково тебе одной в кругу врагов?
Принцесса читает лекции и ведёт семинар на кафедре эстетики в Институте культуры. Институт культуры — несмываемое позорное пятно на нашей репутации. Аккредитованные при этом Котле Вдохновения и Знаний учёные и писачки всякого рода набраны по принципу «с мира по нитке — голому петля». Они всё путают, портят, пачкают, порочат и огрызаются, когда им делают замечания. Принцесса тогда может топнуть ногой и закричать: «Молчать! Не смей мне дерзить, пэтэушник!» А потом хватает меня в охапку и жалуется: «С такими-то пэтэушниками в одном учебном плане! Лучше бы я пошла полы мыть! Я Человек из Университета!»
Кого другого и отправили бы наконец намывать эти полы, но наш завкафедрой твёрдо помнит, что приличным Человеком из Университета так просто не разживёшься, и только просит топать и кричать потише. «Саша, — уговаривает он, — нужно иногда идти на уступки». — «Я каждый день иду на бесчисленные уступки! — вопит Принцесса. — Только почему-то никто, кроме меня, этого не замечает!» — «Помягче бы, — уговаривает завкафедрой. — Повежливее». — «Пять раз скажешь вежливо, а на шестой — так, чтобы поняли». — «Но зачем же было бросать в него энциклопедию?» — мямлит бедняга. «Ну и что, что бросила? Я же промахнулась. — Принцесса вспоминает пережитое и начинает закипать. — А если он сказал, что Достоевский написал Александру Третьему письмо с просьбой помиловать цареубийц? Я его спрашиваю, а Александр Третий что, спиритизмом увлекался? Или у нас с тем светом почтовое сообщение давно налажено, а я как-то пропустила?» — «А он что?» — «А он, пэтэушник, глаза вытаращил, будто впервые, и на морде всё лучше, чем в том письме написано, то есть вообще ничего. Вот и беру энциклопедию, дату смерти Достоевского показать — а в паршивой энциклопедии, Митя, которая на твоей кафедре стоит, не указаны полностью даты, только год. Для Достоевского — 1881-й, и для Александра Второго — 1881-й… Не надо было гаду шутить мне под руку». — «А кто ж тогда письмо писал? — спрашивает завкафедрой, которому становится интересно. — Письмо-то было?» Да, хорошо, что у Принцессы руки на сей раз были пусты. Но она воздуху поглубже набрала и как завизжит: «Толстой, блядь! Лев Толстой! Дураку ясно, кто, если не Достоевский!»