Демид смотрит на часы:
— Что-то твой Глеб не спешит на встречу.
Глава 9
— Прошло не так уж много времени, — возражаю, защищая Астахова.
В голосе Демида пренебрежение, и я не знаю, к чему больше относится эта неприязнь, к самому Глебу, или к тому, что его девушка только что отвечала на поцелуй другого мужчины. Если Бронский это сделал специально, если он всё это намеренно…
Чувствую себя паршиво как никогда.
Даже понимая, как сама облажалась, хочу притронутся к своим губам — они горят от поцелуя до сих пор, но обрываю свои же мысли, наталкиваясь на потемневший взгляд:
— Он тоже тебе доверяет? — мрачно ухмыляется Демид.
Камень летит точно в цель, но я смотрю в упор, выдерживая удар:
— Тебя это так заботит?
Не думаю, что Бронский переживает за Глеба, сама эта мысль абсурдна, а значит, что-то за этим обязательно последует. Он опирается локтями на стол:
— Твой парень влез, куда его не просили. Вопрос в том, послушает ли он тебя.
— Хочешь через меня ему что-то донести?
Даже удивляться не пытаюсь — Демиду плевать, какие у нас взаимоотношения с Глебом. Его волнуют дела и никак не то, что у нас с Астаховым не всё гладко.
— Донести хочу, — звучит ответ, подтверждающий мои выводы. Я тут же вспоминаю, что именно Астахов говорил про Юдина. Выходит, тот действительно поддержка Бронского? Если этот Мирослав так опасен, что тогда рядом с ним делает сам Демид? — Но донести не до него. Так точнее, — добавляет он, прерывая мои мысли.
И смотрит так пристально, что становится невыносимо.
— Так расскажи.
— Наберись терпения, не все в сборе, — явно не собирается идти на уступки Бронский.
И теперь я не удерживаюсь от комментария:
— А Оксана приглашена на наш семейный обед?
Демид замирает, прищуривается:
— А её это не касается.
Да, конечно! Даже губы в улыбке растягиваю и бью в ответ:
— У тебя от неё тоже секреты?
Бронский на удивление расслаблен, если его и задевает вопрос, то вида он не показывает, даже с интересом разглядывает мои глаза. А потом наклоняется и произносит:
— Не такие, как у твоего парня.
— И что он скрывает? — подаюсь немного вперед, киваю, зная, что обычно это срабатывает, и я по обыкновению получаю от собеседника утвердительный ответ. Но не сейчас.
Демид лишь ухмыляется и тоже подается вперед.
— А это уже не ко мне вопрос.
Бронский умолкает, ждёт моей реакции, и она, конечно, следует.
Его спокойствие добивает, он море во время штиля, обманчивое, таящее в себе опасность, а я тонущий корабль, посреди этого умиротворения. Ухожу под воду, так и не зная причину крушения.
— Но ты ведь в курсе, что происходит, чёрт возьми! — не выдерживаю всё же. — Ты ненавидишь меня, портишь мою жизнь, выгоняешь из города, а потом внезапно спасаешь, но молчишь! Зачем ты всё это делаешь, Демид? Ответь, потому что я не понимаю.
— Не понимаешь? — довольно искренне поднимает брови. Если и играет, то очень хорошо. — Возможно, не всё. Но вид не делай, что не знала, с кем спуталась.
Я действительно удивленно распахиваю глаза. Мотаю головой по инерции:
— Ты о чём?
— Будешь утверждать, что впустила в наш дом человека, с которым была не знакома? — снова этот взгляд, пронзительный и жестокий: в наш шаткий мир стучится прошлое. — Или скажешь, что спуталась с ним, совершенно не предполагая, кто он?
— Ты прав, не едва, но это не…
— Не то, что я думаю? Лика, брось.
— Я действительно знаю его давно.
— Избавь меня от подробностей своих измен, мне неинтересно, — даже головой качает, а я снова задыхаюсь: так долго убеждала себя, что нужно смириться, но Бронский намеренно окунает меня в то отчаяние.
— Всё не так было, Демид. Ты же меня ни разу даже толком не выслушал.
Сердце колотится слишком быстро, оно очень хорошо всё помнит, оно слишком много знает. И даже то, что я вообще говорю сейчас с бывшим мужем — уже событие невообразимое. Обычно всё заканчивается молчаливыми упреками, и я действительно сделала Демиду больно.
Только и он легко от меня отказался. Так просто: без разбирательств и возможности всё объяснить.
— Всё это в прошлом, — прерывает он опасный разговор. Сердце падает в пятки, Бронский снова закрывается. Опирается спиной на стул, скрещивает руки на груди, принимает расслабленный вид, но теперь я точно знаю, как он напряжен. Вместо расслабленных рук — пальцы, сжатые в кулаки.
— Я бы отпустил тебя, если бы ты правду сказала, — говорит теперь ровно, холодно. От его интонации тело сковывает озноб. — Просто не надо было делать это за спиной.