— Ну, Надежда, ты сегодня в ударе! — с восхищением, но не без усмешки сказал Арнольд. — Я тебя такой не знал!
— О, я еще и не такой умею быть! — простодушно рассмеялась она.
Мы помолчали.
— А давайте знаете что? — загорелась она снова, только чтобы не было молчания. — Читать стихи по кругу, и — кто выиграет!
— Чьи стихи? — спросил Арнольд.
— Какие хотите: свои, чужие!
— Нет, — сказал Арнольд, — я пас. Пойду лучше расстелю постели.
Мы с Надеждой недоуменно переглянулись: как он собирается нас укладывать?.. Но он ответил на наше недоумение:
— У меня, конечно, не люкс, но места хватит всем: Надю — на диван, тебя, — кивнул он мне, — в кресло-кровать, я — на полу… Только вот что, — он теперь стоял в дверях, как бы демонстративно отделяя себя от нас. — Схожу к сестре — она тут недалеко живет — попрошу еще одеяло…
Кажется, то была хитрость: сбежать от нас, — он, наверное, решил, что мы с Надеждой не будем возражать? Однако я возмутился:
— Извини, — сказал я, поднимаясь, — но я не затем сюда ехал, чтобы выживать тебя из квартиры! Иди к сестре, а я возьму такси и поеду к товарищу. А Надежда пусть остается.
— Я не хочу, я боюсь! — тотчас возразила она, глядя на нас обоих с недоумением, подозревая какой-то заговор; затем посмотрела на меня умоляюще. — У меня подруга есть; увезите меня к ней! Пожалуйста!
— Хорошо, — согласился я. — Одевайтесь, поехали.
5
Снегопад на улице кончился, ветер совсем стих. Стояла глухая, но светлая от снега ночь: ни прохожих, ни автобусов; редкие машины проносились мимо, разбрызгивая кашу из сырого снега и не обращая внимания на наши поднятые руки. Я предложил идти вперед и пробовать останавливать машины по пути. Мы пошли, и всё шли и шли, настолько увлекшись разговором, что забыли и про сумки, которые оттягивали нам руки, и про машины; я рассказывал ей, как живу в деревне, какой там снег и какие звезды.
Она спрашивала, почему я там живу, — и я, увлеченный минутным чувством душевной близости с ней, стал объяснять ей свою маленькую тайну: у таких как я, родившихся в деревне, на всю жизнь остается необыкновенное чувство родного очага: дом, где мы родились, для нас — центр вселенной; мы тоскуем по нему, нас туда тянет, будто мы потеряли там душу, и возвращаемся — а найти этого центра уже не можем, и блуждаем всю жизнь между городом и деревней вечными скитальцами, с чувством утерянного навсегда рая…
— И что, вы там один? — спрашивала как бы между прочим она.
— Да. Я люблю одиночество, — отвечал я спокойно. — Может, оно и не столь комфортно, зато продуктивно… По-моему, вся плодотворная часть человеческой истории состоит из суммы таких вот одиночеств.
— Да-а? — удивилась она, и добавила убежденно: — А я его терпеть не могу! В детстве я жила вдвоем с мамой, и когда болела — она меня запирала и уходила на работу, а я весь день сидела одна, читала книжки и смотрела в окно. Я рано научилась читать… Да, понимаю: одиночество полезно — но я его не-на-ви-жу!
Мне стало весело от ее порывистого признания; хотелось расцеловать ее. Я зачем-то оглянулся вокруг, увидел сзади наши с ней следы: на девственно-белом тротуаре они тянулись за нами двумя пьяными строчками, — и рассмеялся.
— Посмотри! — сказал я, нечаянно перейдя на "ты". — Мы с тобой — как Адам и Ева, изгнанные из рая: делаем первые шаги по земле.
— Но за что же нас — на снег-то? — тотчас подхватила она игру в Адама и Еву. — Разве то, что мы делаем, большой грех?
— Грех не в том, про что ты думаешь, — хмыкнул я, — а в том, что у них открылись глаза и они увидели друг в друге мужчину и женщину…
* * *
Лишь под самый конец нашего исхода нас подобрал какой-то сердобольный водитель и вмиг домчал до обычной пятиэтажки в жилом микрорайоне, где жила ее подруга. Уже начиналось утро: вспыхивали в темных домах окна, усилился поток машин, появились прохожие…
Она стала звать меня с собой:
— Пойдемте, вы же устали! К ним всегда можно; отдохнете там…
Но я категорически отказался. Да, я не спал уже больше суток, — но не хотелось представать перед чужими людьми усталым. Стали прощаться.
Прогулка утомила и ее тоже; да еще этот синяк, расплывшийся к утру на пол-лица; идти на семинар она не собиралась, но ей явно не хотелось расставаться, и она тянула время… Вдруг она распахнула свою сумку, вытащила оттуда тонкую папку с тесемками и подала мне:
— Я тут захватила… чтоб вы прочли мое… сочинение.
— Какое сочинение?