— Откуда столько деликатесов? — спрашиваю, хоть и догадываюсь, откуда — но как не польстить хозяевам! — и они наперебой объясняют, что все заготовлено ими самими, что у них автомашина и отличный погреб, а сами они, большие любители собирать дары природы, приглашают желающих присоединяться к ним летом.
О, да я сам обожаю собирать грибы и ягоды! И я говорю хозяевам, глядя при этом на тебя, что мы обязательно поедем летом все вместе, и будем собирать, собирать, собирать!.. — и чувствую, что меня несет, словно поток — былинку, но уже ничего не могу с собой поделать…
Разговор закружился вокруг книг. Не удосужившись расспросить тебя о хозяевах заранее, полюбопытствовал: чем занимается Станислава?
Вот оно что: она филолог, редактор издательства, да еще время от времени публикует в местных газетах рецензии на книжные новинки!.. Простите, а как ваша фамилия?.. Ах, Павловская! Конечно же, обращал внимание — но мне казалось почему-то, что это почтенная дама… Странно только, почему мы до сих пор не знакомы? — в нашем миллионнике едва ли наскребешь полсотни живых душ, — мы просто обязаны знать друг друга в лицо! Выходит, все тут — свои?.. От осознания этого пространство за столом стало тесней, и я, пришелец из другого, холодного от одиночества мира, начал заметно оттаивать.
— С вами мы не знакомы только потому, — укоряет меня Станислава Донатовна, — что вы витаете в небесах и не видите вокруг себя женщин.
— Неправда! — возражаю я. — Надю же вот высмотрел!
— О, это еще кто — кого! — смеется Станислава.
И так получилось, что мы со Станиславой Донатовной слишком увлеклись разговором; вы с Борисом постепенно умолкли, а мы, забравшись в дебри филологии, заспорили по какому-то поводу…
— Знаете что? — заявила ты, прерывая нас. — А я хочу танцевать!
— Так это легко устроить! — поддержал тебя Борис, встал, включил музыкальный центр и ринулся, было, пригласить тебя на танец, но ты резво вскочила и успела протянуть руку мне. А Борис пригласил жену.
Кончился один танец, начался второй, потом третий; Станиславе с Борисом надоело, и они сели, а мы с тобой продолжали. Танцевала ты легко и неутомимо и предпочитала быстрые, энергичные ритмы: в экстазе ты закрывала глаза и мотала головой, а тело твое: бедра, торс, руки, — будто струилось, и струилось твое, в листьях цвета огня, черное платье… Я любил когда-то танцы, да обленился — но твоя податливость музыкальным ритмам и гибкие движения меня зажигали…
Но тебе не хватало этого — тебе хотелось, чтобы все вокруг танцевало и кружилось: остановившись, ты заставила нас с Борисом сдвинуть стол, освобождая середину комнаты, а затем организовала из нас танцующий круг, сама танцуя неистовей всех и отбивая такт ладошами, и мы, стряхивая с себя скованность, взявшись за руки, по-детски прыгали вокруг тебя и выделывали ногами черт знает что… Набесившись, снова танцевали попарно.
— Я останусь сегодня с тобой! — шепнул я тебе; ты, глядя мне в глаза и прикусив губу, энергично кивнула мне.
— Где ты у них располагаешься? — спросил я.
— В этой самой комнате, на этом диване, — скосила ты глаза.
Танцуя, я продолжал нашептывать тебе, как ты хороша, как милы хозяева и как здорово, что ты с ними дружишь. Но тут Станислава остановила музыку и объявила:
— Нет, так — нечестно! Объявляю белый танец! — затем снова включила музыку, решительно подошла ко мне и взяла за руку, а тебе ничего не осталось, как пригласить Бориса… Вроде бы, всё то же — и не то: наши со Станиславой тела не хотят двигаться в лад, музыка звучит какофонией; мы топчемся, сцепившись руками, и, чтобы что-то делать, разговариваем.
— Надя хороша, не правда ли? — говорит она.
— Да-а! — охотно соглашаюсь я.
— Чем вы ее так приворожили? Она же как свеча горит и, кроме как о вас, ни о чем говорить не может.
— Что же мне делать?
— Женитесь!
— Помилуйте, но я женат! И она замужем.
— Да разве это когда-нибудь держало мужчин? Я ее мужа знаю: ему нужно, чтобы для него варили, стирали, и чтобы ночью что-то лежало рядом. Надежда слишком хороша для него — ей, как бриллианту, нужна оправа.