— Вы в курсе всех ее дел?
— Да, она привязана ко мне.
— А чем приворожили ее вы?
— Сначала она искала во мне наставницу; потом сдружились, — Станислава сделала паузу и продолжала: — Она непосредственна, как ребенок — мужчинам такая непосредственность нравится; мой Боря от нее без ума. Правда, такая непосредственность приедается — мужчины начинают искать ровню себе: тех, кто бы их понял и оценил. Тем более такой мужчина, как вы, с вашими-то запросами.
— Зато она божественно танцует, — сказал я. — Вы же знаете, Станислава Донатовна: плоть обычно торжествует над разумом.
— Что, в конце концов, торжествует — это еще вопрос, — парировала она. — Не боитесь, что эта плоть высосет вас? Мне кажется, вам больше подошла бы та, что вас лучше поймет и будет вашим незримым помощником.
— Но где взять такую? — рассмеялся я.
— А вы оглянитесь вокруг.
— Не-ет, Станислава Донатовна, — убежденно покачал я головой. — Знаете, у меня давным-давно не было праздников, и вдруг — праздник! Так уж позвольте хотя бы побыть на нем подольше.
— Тогда поздравляю — праздник плоти вам обеспечен.
— Спасибо! — улыбнулся я. — Можно, я останусь с ней сегодня у вас?
— А почему бы нет? И чувствуйте себя как дома…
* * *
Наш с тобой поцелуй длится вечность. Во мраке комнаты на широко разложенном диване белеет постель.
— Как я тебя ждала! Я схожу с ума от ожидания! — шепчешь ты.
— М-м? — тихо спрашиваю я, вжимая твое податливое тело в себя; мы — как заговорщики: за двумя дверьми и коридорчиком между дверьми едва доносятся добродушное ворчание и возня укладывающихся хозяев.
— М-м, — отрицательно качаешь ты головой. — Там!.. — сверкают в темноте, словно две звезды, белки твоих глаз, показывающих на дверь.
— Они не слышат! — шепчу возбужденно, делая попытку раздеть тебя.
— Я боюсь, — шепчешь ты. — Утром нам будет стыдно.
— Почему?
— Не знаю… Потому что воруем друг друга.
— Махнем на все рукой — чего уж теперь!
Ты медлишь и колеблешься. Снова делаю попытку раздеть тебя.
— А вдруг не получится? Не это же у нас главное?
— Получится! Не бойся!
Наконец, ты принимаешься раздеваться… Я, путаясь в собственной одежде, сбросил ее и выпрямился; ты, как-то вдруг раздевшись, стояла передо мной в темноте белее статуи. Задохнувшись от нетерпения, я сгреб в объятия твое теплое гибкое тело, и мы рухнули на жалко пискнувший диван.
Как я тебя желал! Как гнался за тобой, ловил, всю в зеленых глазах, как в листьях, запутывался в этих листьях, в белых простынях, в солнечных бликах; ты ускользала… Но причем здесь ты? Ты та — или не та, которую я догонял, и которая трепещет теперь от смятения?.. Как трудно — находить друг друга: все не так, невпопад; не зря ты боялась: где-то рядом хныкала, прощаясь с нами, наша прошлая жизнь, которую уже не вырвать из нас, как бы мы ни хотели ее забыть; она мешала, и тебе тоже — я чувствовал это!.. А ты старалась изо всех сил, и твое старание мешало; я кричал: "Лежи тихо!.." Ты замирала, а потом: "Я правильно делаю? Тебе хорошо?" — "Молчи!.."
И наконец-то: моя! моя!.. О-ох, как жарок твой огонь — в нем так хорошо сгорать! Хватит ли только меня — поддержать твое пламя? Как ты резва, как безоглядна! Как здорово, что я не успел пресытиться жизнью и снова, как в юности, иду на ее зов с волнением и восторгом! Скачи, моя лошадка, неси меня сквозь время и пространство!.. Но как страшно от такой безоглядности!.. Ночь длилась; над нами открывались небеса, вспыхивали сияния, кругом горели костры, звенели гитары, цвели сады, гудели пчелы, свистели птицы, а мы мчались мимо и мимо, без удил, без седел и стремян, легко перемахивая через бездны, и снова, не зная удержу — вперед и вперед. Загоняя лошадей, торопясь в неизвестность…
7
Утром нам с тобой — на работу, а после работы мне — снова в деревню… Ночью, перед тем, как уснуть часа на два, ты наказала мне: если проснусь первым, разбудить тебя, чего бы это ни стоило, — так что я поднял тебя почти силком и стал одевать, а ты стояла, качаясь с закрытыми глазами, и бормотала, как ты меня любишь и не хочешь никуда идти.
Хозяева уходили позже. Станислава накормила нас завтраком, и мы вместе вышли на улицу; несколько остановок нам было по пути.
Был час пик. Мы стояли в автобусе прижатыми друг к другу; ты смотрела на меня неотрывно; с твоего лица не сходила улыбка, смешанная с досадой и мольбой. Я понимал, о чем мольба: не оставлять тебя… Мне надо было выходить, а тебе — ехать дальше. Перед тем как проститься и выйти, я сжал твою руку, бодро подмигнул и сказал, что через два дня встретимся…