Управляясь в то утро с аудиторией и входя в азарт, я при этом, по обычаю своему, следил за ней, начиная различать отдельные лица.
Вечно сокрушаюсь: как мало среди них мужчин! В то утро их набралось всего-то четверо… И тут — по красной физиономии и буйной шевелюре — узнаю одно мужское лицо в дальнем ряду… Оно мне явно мешает: то поглядывает на меня, то склоняется к соседке в очках, которая, в отличие от него, пишет много и торопливо, и нашептывает ей что-то явно несерьезное… Да это же Арнольд, мой былой сокурсник! — узнаю я его, наконец. А соседка… И ее теперь узнал: та самая, что я догнал давеча на дороге! А ведь, признаюсь, искал ее глазами в фойе и не мог найти — теперь понятно, почему: без шубы она — еще бледнее; и эти очки… Что она там так старательно пишет?.. Ладно, пиши-пиши, напрягай извилины! — и почувствовал, как во мне включился добавочный стимул…
В перерыве ко мне подошло сразу несколько человек: кто-то благодарил за лекцию; какой-то молодой человек, заикаясь, жаждал меня оспорить; подошла, растолкав всех, журналистка из газеты, заставляя меня выдавить дежурные фразы о том, что я думаю по поводу семинара; подошел Арнольд. Я протянул ему руку, но, отвергнув мой скромный знак приветствия, он крепко меня облапил.
— Молодец, на высоте! — начал он с неумеренной похвалы.
— Ты-то как? — перебиваю его.
— Поздравь: с Нового года я снова здесь: переезжаю в город! — с удовольствием переключается он на самого себя. — Надо бы потолковать, а?
— Я не против, — говорю ему, — только после этой лекции мне еще в институт надо. Но последнее занятие здесь — снова мое; вот и поговорим…
И тут откуда-то сбоку шагнула и встала рядом с Арнольдом моя незнакомка — уже без очков.
— Извините, что вторгаюсь… — лепечет, явно преодолевая смущение. — Это ведь мы с вами… столкнулись на дороге?
— Да! — энергично киваю я.
— Это наша Надя! — представил мне ее Арнольд. — Работаем вместе.
— Я всё записываю, но у меня — вопросы! — опять — она.
— Вопросы, — говорю, — в конце дня. Кстати, вы не учились у меня?
— Училась, — и — отчего-то покраснела.
— А почему я вас плохо помню?
— Я… я всегда стеснялась…
Тут прозвенел звонок, и мы разошлись по своим местам.
А по окончании лекции я и в самом деле помчался в институт.
* * *
День был просто сумасшедшим: всё — бегом; к четырем — опять в Дом Молодежи; причем у "семинаристов" накопилось столько вопросов, что я предложил приберечь их на завтрашнее занятие — и на этом в шесть закруглились.
Я помнил про свое обещание Арнольду, но разговор с ним тоже хотелось отложить до завтра, и, как только занятие кончилось, сказал ему об этом, тем более что у "семинаристов", в компенсацию за трудный первый день, намечалось развлечение: встреча с местными поэтами, и поэты уже ждали. Однако Арнольд жаждал разговора, и мы рядились, стоя в многолюдном фойе: он зазывал меня в кафе — я уклонялся… Между тем Дом Молодежи уже вступал в свой обычный вечерний режим: в фойе толклась молодежь, бродили и приставали к женщинам какие-то полупьяные личности; и тут к нам стремительно подошла Арнольдова сослуживица Надежда — к ней пристали сразу двое молодых людей: что-то, видно, в ней их возбуждало?
— Вы почему меня бросили? — возмущенно посверкивая глазами, бросила она Арнольду.
— Я думал, ты на поэтов осталась! — оправдывался он. — Я вот предлагаю Владимиру Ивановичу в кафе посидеть. Может, уговоришь?
Она глянула мне в глаза тем самым — как утром на улице — обжигающим взглядом и произнесла проникновенно:
— Пойдемте, а?
Этот взгляд не вызвал во мне ничего, кроме скромного тщеславия: в мою душу еще пытаются заглядывать молодые женщины? — да ведь я стреляный: студентки и не то вытворяют, — но как-то сразу согласился: "Сдаюсь!" — и мы втроем отправились вниз, в кафе.
* * *
А там галдеж, все столики заняты, — настоящий шалман; я уж пожалел, что согласился, и ломал голову, как бы слинять под шумок.
Кое-как нашли угол стола со свободным стулом, усадили Надежду и отдали ей сумки; Арнольд направился к стойке взять чего-нибудь; я предложил вступить в долю — он запротестовал; я пошел искать стулья, а когда вернулся с ними, Надежда уже носила на нашу часть стола бутылки, стаканы и тарелки с бутербродами (ничего другого там, кажется, уже и не было).
Наконец, сели за трапезу. Надежда оказалась зажатой меж нами; я чувствовал ее локтем, а когда опускал голову — взгляд натыкался на вылезающие из-под юбки овалы ее колен; ерзая под моим взглядом, она натягивала на них подол и держалась так, чтоб не мешать нам с Арнольдом. Но беседы в этом шалмане не получалось; так, пережевывали сегодняшнее; однако я, выпив стакан сухого вина, уже чувствовал, как тепло и спокойно мне стало, а Надеждины колени напоминали, что рядом — не лишенное непонятной прелести существо.