Остальное Дин не слышит — он уже огибает доктора Флагерти и спешит в реанимацию. Каса забирали для снимков! Конечно! И теперь он снова в реанимации! Дин двигается так быстро, как может.
Он знает, что времени остается очень мало. Его физическое тело стремительно остывает снаружи в снегу; сердце уже, должно быть, остановилось… а Сэма все не видно. И, что еще более тревожно, нет никаких признаков суеты здесь, в скорой: никто, похоже, не получил вызова по поводу неожиданной передозировки и не бежит в переулок искать пострадавшего.
До Дина начинает доходить, как все это было глупо.
Не говоря уже о том, как жестоко по отношению к Сэму.
И, думает Дин по пути, даже если он найдет жнеца Каса, что он реально может сделать? Дин прекрасно понимает, что у него нет даже никакого плана. Он мельком задумывался о том, чтобы как-то пронести за Завесу ангельский клинок и пригрозить им жнецу. Но даже если бы это было возможно, клинка у него нет — оружие осталось в Импале, у Сэма. И у Каса не было с собой клинка ни в куртке, ни в новом жилете.
На что Дин в итоге надеется, так это на то, что удастся как-то сторговаться со жнецом. Заключить сделку; может быть, предложить какие-то свои услуги, расписать себя офигенно ценным союзником. Может быть, впечатлить или даже напугать жнеца приукрашенной историей о том, как Дин убил их босса, саму Смерть.
Или просто-напросто обменять себя на Каса. Как он однажды уже пытался сделать перед Билли, чтобы спасти Сэма.
Дин понимает, что и Сэм, и Кас проклянут его за такой план. Но Каса спасти гораздо важнее, чем Дина, потому что у Каса нет души. У Дина, по крайней мере, есть душа: у него есть надежда хоть на какое-то загробное существование — хоть в Пустоте, хоть где.
Кас же, вероятно, просто бесследно исчезнет.
И это еще одна причина, по которой Дин пришел за Завесу: в крайнем случае, если ничего другого не удастся, он хотя бы заставит жнеца рассказать ему, что случается с ангелами, когда они умирают. Куда они попадают.
Они должны попадать куда-то, и, если бы Дин только узнал куда… тогда может быть, он сможет отправиться туда сам. И вернуть Каса.
***
Наконец Дин проходит через последнюю стену и оказывается в отделении реанимации. Он помнит планировку отделения еще с лета: в центре находится большой открытый холл, где сходятся коридоры, в холле располагается пост персонала, кругом снуют медсестры, ординаторы и санитары, и отсеки с пациентами отгорожены шторками…
И вот он Кас.
Шторки его отсека еще открыты, потому что его только привезли назад и в данный момент перекладывают с каталки в больничную койку. Вокруг него собралось множество санитаров и медсестер. Они поднимают его, кладут на кровать и начинают подсоединять к нему различные трубки и мониторы, светить фонариком ему в глаза и проверять давление.
Выглядит он ужасно. Его кладут на бок (значит ли это, что он все еще давится кровью?) лицом к Дину; он раздет донага, и только одна окровавленная простыня небрежно наброшена ему на бедра. Он худой, как щепка, покрыт синяками и весь перепачкан кровью. Похоже, его еще не пытались помыть или даже как следует прикрыть. На нем нет ничего, кроме покрасневшей простыни на бедрах и какой-то окровавленной прокладки, проложенной между ног, чтобы впитывать кровь. Другая, похожая прокладка подсунута под его голову. Его кожа белая, как лед, губы почти синие, глаза закрыты.
Он выглядит невыносимо жалко, когда лежит так, беспомощный и беззащитный, совсем обнаженный, не считая тонкой полоски кровавой простыни. Дин — в ужасе; он невольно подскакивает к Касу, окликает его по имени и пытается взять за руку, но, конечно, пальцы Дина просто проходят сквозь его руку. Медперсонал начинает ходить прямо сквозь Дина — одна сестра надевает кислородную трубку Касу под нос, другая прилепляет электроды ЭКГ к его груди, еще одна заменяет окровавленную простыню на свежую. Четвертая несет свежий пакет для капельницы с багряной кровью; она тоже проходит сквозь Дина и начинает присоединять пакет к трубке капельницы Каса.
Дин не может помочь ничем. Он не может даже прикоснуться к Касу и медленно отступает назад, чувствуя свою полную бесполезность. В конце концов, повинуясь бессмысленному инстинкту отойти и дать место медицинским работникам, он обходит койку Каса и продвигается в дальний угол реанимационного отсека. С такого ракурса он впервые видит спину Каса и только тогда обнаруживает два блестящих черных крыла за его плечами.
Они видны совершенно ясно. Никто больше, кажется, их не замечает, но они прямо на виду.
Оба крыла висят абсолютно безвольно. Нижнее каким-то образом спадает вниз прямо сквозь койку; Дин видит его кончик, свисающий у пола. Верхнее крыло висит за спиной Каса, полураскрытое под собственным весом.
И, несмотря на плачевное состояние самого Кастиэля, Дин невольно отмечает, как невероятно красивы его крылья.
Длинных маховых перьев действительно нет (от этого крылья приобрели стройный, заостренный вид), но они все равно похожи на крылья: они покрыты тонким слоем других, более мелких перышек — нежных сияюще-черных, с золотой гребенкой по краям. Местами видны вкрапления золотых серпов, и черный цвет кажется слегка перламутровым, отбрасывающим блики зеленого, голубого и даже фиолетового. Крылья выглядят нетронутыми кровью — должно быть, оттого что находятся в небесной плоскости, а не в материальной (Дину здесь, за Завесой, должно быть, каким-то образом видны оба измерения). Поэтому сейчас они выглядят единственной чистой частью тела Каса.
Дин смотрит на них с грустью. Есть горькая ирония в том, что он наконец видит крылья Каса впервые только сейчас, когда Кас умирает. Они такие красивые! Эмили была права.
И тут Дин вспоминает, почему Эмили вообще были видны крылья Каса.
И понимает, почему сейчас их видит он.
Время истекает. «Где этот чертов жнец?» — думает Дин, оглядываясь по сторонам, всматриваясь в каждого человека в поле зрения. Жнец Каса должен быть где-то рядом. Дин выходит за шторки реанимационного отсека и осматривает все отделение.
И видит ее.
Дин узнает ее сразу. Отчасти потому, что на ней совершенно неуместный наряд. Но большей частью потому, что среди всех суетящихся здесь людей она единственная стоит абсолютно неподвижно и смотрит прямо на Дина.
***
Дин подсознательно ожидал увидеть Билли или какого-то другого жнеца, с которым встречался раньше, но эта — новая. Она появляется в обличии привлекательной смуглой женщины; ее лицо обрамляет мантия из длинных прямых блестящих черных волос, расчесанных аккуратным пробором посередине и свисающих по бокам лица, как шторы. У нее благородные высокие скулы и высокий нос одного из этих коренных племен — тех, что Дин видел в городе. И одета она в какой-то ритуальный костюм: платье из оленьей кожи, украшенное ярким черно-белым рисунком в виде зигзагов, гигантское ожерелье, сделанное из больших круглых подвесок, каждая из которых украшена десятками бирюзовых бисеринок. Одной рукой она прижимает к груди маленький глиняный кувшинчик, раскрашенный потускневшими полосками цвета охры, узкое горлышко которого заткнуто сине-зеленой тряпочкой. Кувшин выглядит очень, очень старым.
От всего наряда веет подлинностью. Это не туристические шмотки, не костюм на Хэллоуин, но что-то настоящее, древнее и внушающее трепет.
— Оболочка навахо, значит? — говорит Дин, сверкая в ее сторону как ему кажется дружелюбной улыбкой. (Навахо — это разумная догадка, учитывая, что за холмом находится их резервация. Дин надеется начать общение с позитивной ноты.)
Она не улыбается, только хладнокровно смотрит на свой костюм.
— Это не материальное тело, — отвечает она. — Так что, строго говоря, вообще не оболочка. — Она поднимает взгляд на Дина и указывает на его призрачное тело. — Так же как ты больше не в своем физическом теле, но принял эту форму по памяти, потому что она привычна тебе, так и я предпочитаю принимать определенные привычные людям формы, когда ищу своего следующего… подопечного. — Она касается свободной рукой своего бирюзового ожерелья. — И я часто принимаю образ навахо, это правда, — продолжает она. — Мы, жнецы, всегда пытаемся влиться в местную культуру. Так души охотнее разговаривают с нами в момент встречи. И навахо, оказывается, особенно суеверны по поводу смерти, так что я пытаюсь таким образом немного успокоить их. Я могу появляться и как хопи… — Ее наряд сменяется на белый верх, темную юбку и потрясающе искусный головной убор в виде солнца. — Или хавасупаи… — Теперь она вдруг превращается в высокого крепкого мужчину в причудливой жуткой маске с огромными изогнутыми рогами горного барана. Да маска ли это? У Дина по спине бегут мурашки, когда он понимает, что рога крепятся прямо к ее (или его?) голове.