— Я думал об этом, и я уверен, что Чак посадил в меня душу, когда в последний раз видел меня в том баре. Я тогда что-то такое почувствовал… И они с Амарой тогда еще враждовали, правда же? Сомневаюсь, что они как-то согласовали свои действия.
— Да эти двое не смогли бы согласовать своих действий, если бы вся планета от этого зависела, — соглашается Дин. — Это вообще чудо, что они чертово солнце не потушили! Готов поспорить, ни один из них не поинтересовался, что другой делает с Касом. Может быть, Кас и «воодушевился» быстрее, но я ни за что не поверю, что эти двое это спланировали.
— Но тогда… с чего вообще подсаживать ему рак? — спрашивает Сэм в недоумении. — Зачем Амаре это делать? Просто из вредности? Чтобы отомстить Касу? Но… за что? Кас, она имела что-то против тебя лично?
Кас тоже выглядит озадаченным.
— Насколько мне известно, нет, — отвечает он. — Не больше, чем против кого-либо другого. Мы кратко пересекались, но она одержала надо мной верх без труда. Я определенно не был для нее угрозой. Она не видела во мне врага, достойного внимания, — когда она вообще обратила на меня внимание, это была лишь насмешка, пренебрежение. Для нее я лишь очередной незначащий ангел. Хотя… — Его лицо приобретает задумчивое выражение. — Она сохранила мне жизнь. Уничтожила многих других ангелов, но оставила меня в живых. Я так и не понял почему.
Сэм совсем сбит с толку.
— Но зачем оставлять тебя в живых и после вызывать у тебя рак?
— Она просто обожает играть с людьми, — отвечает Дин.
Сэм возражает:
— Но разве она не отнеслась к тебе в конце почти по-доброму? Ты говорил, она даже хотела сделать тебе подарок. Разве это не она вернула маму в качестве подарка? Зачем воскрешать маму, но пытаться убить Каса?
У тут Дина падает челюсть.
— Что? — не понимает Сэм, и они с Касом оба смотрят на Дина. Но Дин больше даже не видит их: он вспоминает Чинди и их краткий разговор за Завесой о его матери.
«О да, ваша мать, — сказала Чинди. — Она уже давно планировала этот свой побег из Рая. Она умница: выбрала момент, когда все отвлеклись на тускнеющее солнце. Но ее быстро разыскали и вернули».
Дин медленно произносит:
— Маму прислала не Амара. Мама пришла сама.
— Что? — снова спрашивает Сэм.
— Я все эти месяцы думал, что маму прислала Амара, — говорит Дин. Он все еще на ногах, но больше не ходит туда-сюда: теперь он смотрит за окно на снег, вспоминая тот странный эпизод с Амарой и Чаком месяцы назад. — Амара сказала, что хочет сделать мне подарок, и потом появилась мама, так что я решил, что это он и есть. Но Чинди мне сказала… сказала, что мама сбежала из Рая сама. — Он поворачивается и встречает недоуменный взгляд Сэма. — Чинди сказала, что мама давно планировала побег и сама выбрала этот момент. Момент, когда все в Раю были отвлечены грандиозным спектаклем с тускнеющим солнцем. — Он умолкает на мгновение, задумавшись. — И если это правда, тогда…
— …тогда Амара не имела отношения к появлению мамы, — заканчивает Сэм.
— Что означает, ее подарком была вовсе не твоя мать, — говорит Кас. В его голосе появилась странная нота; он смотрит на Дина.
— Значит… подарок — это не мама, — повторяет Дин медленно. — Подарок — это…
«Что мне было нужно больше всего».
Дин умолкает.
Он смотрит на Кастиэля. Кас спокойно встречает его взгляд. На его губах даже виден намек на улыбку, как будто он находит все это слегка забавным.
— У нее и должны быть немного темные подарки, правда же? — говорит Кас.
У Дина стучит кровь в ушах.
Кас продолжает:
— Я думаю, в любом подарке от Амары было бы что-то извращенное. Что-то темное. Даже если у нее лучшие намерения. Так что, полагаю, даже если она хотела сделать для тебя что-то хорошее, она могла просто по природе своей выбрать для этого… темный способ, так сказать.
— Вы о чем, ребята? Я что-то не понимаю, — говорит Сэм, глядя на них по очереди. — В чем заключался подарок? И какое отношение к этому имеет рак? Дин, что конкретно Амара сказала?
— Она сказала… — отвечает Дин, и его голос выходит таким хриплым, что ему приходится прочистить горло и начать фразу заново. Его лицо горит, руки дрожат, и он не может оторвать глаз от Каса. — Э, она сказала, что даст мне то, что мне нужно больше всего.
Следует долгая пауза.
Какое-то время единственный слышный звук — это шептание зимнего ветра снаружи.
Кас поднимается, берет Дина за руку и отводит к дивану, где сажает рядом с собой. Он зажимает трясущуюся руку Дина между своими ладонями. Дин оцепенело сидит рядом с ним. Он думает о том, как плохо было Касу в прошедшие месяцы, обо всей боли и тошноте, которую он вынес. Думает о Гранд-Каньоне, о том, как Кас давился кровью и чуть не умер в том вертолете; о том, как он лежал обнаженный, весь в крови, такой беспомощный и беззащитный на той больничной койке. Он думает про Первую неделю в начале декабря, про то, как Кас свернулся на кровати и ему было так плохо и больно, что он не мог вынести даже прикосновения. Он думает о том, как Кас выпал из Импалы на асфальт и его тошнило на обочине; думает о том, как Кас потерял сознание в химическом мотеле и как кровь капала у него изо рта.
Обо всех операциях, о шрамах, о потере веса, о потере волос, обо всех тяжелых ночах…
Обо всей боли. Обо всех страданиях. Обо всем страхе.
Сара неуверенно произносит:
— Э, я не хочу чрезмерно любопытствовать, но вы что, хотите сказать… эм… это значит… что…
Дин отвечает без выражения:
— Амара наградила Каса раком, чтобы я наконец…
Но он не может даже произнести этих слов.
— Чтобы мы с Дином могли быть вместе, — говорит в конце концов Кас.
***
Сара настолько растерялась, что Сэм уводит ее прогуляться. Отчасти чтобы дать ей время привыкнуть и рассказать ей кое-какие подробности, думает Дин, но отчасти явно и затем, чтобы дать Касу и Дину время наедине.
Какое-то время Дин и Кас сидят на диване. В конце концов Кас встает, все еще держа Дина за руку, осторожно тянет его, пока тот тоже не поднимается на ноги, ведет его наверх и укладывает на кровать. Дин слишком потрясен, чтобы даже снять одежду; они ложатся поверх покрывала, прямо в одежде и в носках, и Кас натягивает сверху плед. Долгое время они молча лежат рядом, Дин в объятии Каса.
Наконец Кас говорит задумчиво:
— Знаешь, в ее защиту надо заметить, что Амара понятия не имеет, что такое смертные страдания. Она вполне могла воспринимать это как нечто совершенно тривиальное. Попробуй взглянуть на это ее глазами, — продолжает он. — Для Амары — да и для Чака, я подозреваю, — шесть-семь десятилетий смертной жизни — это мгновение ока, мимолетная прелюдия к бесконечному существованию после смерти, которое, я думаю, они и воспринимают, как основную жизнь. Я часто задумывался о том, что, может быть, этот смертный мир — для них всего лишь игровая площадка. Почти как видеоигра, в какие, я видел, ты играешь, Дин. Когда ты играешь в игру, ты переживаешь о том, что случится с ее героями? Ты переживаешь, что они страдают? Для тебя это не реальность, это ничего не значит. Мне кажется, и они смотрят на смертный мир похожим образом.
— Думаешь, она знала, что ты выживешь? — спрашивает Дин глухо.
Кас на это даже смеется и качает головой.
— Нет. Существа вроде Амары и Чака… — они не понимают, что для нас, остальных, означает смерть. Для них это тривиальная перемена. Смена состояния, как вода, обращающаяся в лед или пар. Уверен, Амара вообще не продумала этот аспект. — Кас снова делает паузу, задумавшись, и его руки сжимаются вокруг Дина. Чувствуется перемещение воздуха, мягкое нависающее тепло; Дин закрывает глаза и поворачивается лицом в плечо Каса, наслаждаясь ощущением крыльев. Кас говорит: — Скорее всего, она лишь увидела, что у нас есть потенциал быть вместе, и увидела… как этого можно достичь. А тот факт, что этот путь включал страдания, скорее всего вообще не пришел ей в голову. А если и пришел, она могла воспринимать это как нечто… естественное, положенное и даже неизбежное. В конце концов, мрак и страдания — это ее родной язык. Она только такое существование и знает. И наверняка не представляла себе, как иначе можно вызывать… — Кас начинает гладить Дина рукой по шее, — …привязанность и любовь, кроме как через какой-то мрачный путь, через страдание. — Он думает несколько секунд, потом добавляет: — Может быть, она даже полагала, что я умру. И что ты останешься с утратой. Но это тоже вряд ли было для нее важно.