Именно из-за того, что мосты были ненадёжны, а река своенравна и опасна, два берега Карталя так разнились… Они были частями одного города, но в каждом были своя стража со своим командиром, свои рынки, своя аристократия и свои колдуны.
До моста Альда так и не добралась, задержавшись на одном из рынков. Она прошла все ряды с лошадями, пропуская рабочих и тягловых, и долго рассматривая верховых, быстро протолкалась сквозь ряды с птицей и оказалась в длинных зерновых рядах. Там смотреть было не на что, зато Альда поймала мальчишку, разносившего прохладный яблочный взвар, и за медную монетку получила целую плошку и горсть очищенных орешков впридачу.
Она стояла в тени одного навесов и грызла твёрдые, перекалёные орешки, когда по рядам, как волна, понеслись вскрики и громкие хлопки по плечам — так хлопали, чтобы уберечься от зла. Альды, выйдя из-под навеса, подошла к маленькому кружку разносчиков напитков. Они обменялись новостями, а потом, похлопав по плечам, брызнули в разные стороны, разнося дурные вести по этому рынку и дальше, на людные улицы, откуда они потом перельются по мосту на другой берег.
Альда перехватила одного из разносчиков:
— Что случилось? Что за переполох?
— Беда у купца Кайры — вон ворота с его знаком, туда как раз подвода заезжает… Видишь его знак? Красный ключ.
Альда кивнула. Красный ключ в этих рядах ей попадался не раз.
— Так вот, у Кайры ночью убили единственного сына. Прямо в постели! В доме, где полно охраны! Закололи одним ударом! А на подушке лежала рыба, представляешь?
— Рыба?
— Да, сырая рыба. Морской окунь, в заливе их полно… А у него невеста была… у покойника-то… Так она, говорят, от горя чуть умом не повредилась. Платье на себе изорвала, чуть из окна не выкинулась, еле удержали…
Разносчик понёсся дальше, повторяя всё ту же историю новым прохожим.
Альда, закинувшая было в рот новый орешек, выплюнула его, не раскусив. Ей почудился вкус соли и пепла.
Она так ясно вспомнила тот день, что на несколько секунд солнце словно померкло… Пепел и соль, и её жених.
Она тоже была невестой. Когда-то.
Она была тогда юна, совсем ещё ребёнок, но внутри теснилось то же самое чувство… Такое отчаяние, что хотелось разорвать не только одежду на себе, но и кожу, сорвать её, выломать хрупкие, тонкие рёбра и скрывавшееся под ними сердце…
Наверное, это была не та любовь, что Альда могла бы испытать сейчас… Они оба были детьми, но и она сама, и Гаэлар, её жених, всё же любили друг друга… Гаэлар был бесконечно её дорог, и она чувствовала, что он предназначен ей.
Так оно и было. Это объявил оракул.
Когда-то одним из самых могущественных колдовских домов в Картале, а значит, и во всей стране был Изумрудный дом. Более трёх столетий его возглавлял род Алмос; среди колдунов правого берега выше них стояли лишь Дзоддиви из Небесного дома. Статус Изумрудного дома вырос ещё больше, когда второй господин получил в жёны принцессу Матьясу, младшую из дочерей последнего короля. Так как её старшая сестра вышла замуж за Ульпина Вилвира и усилила влияние левого берега, её сестру было решено отдать на правый — для равновесия, как бросить кость голодному псу, чтобы успокоился. В клане Дзоддиви тогда не было неженатых мужчин хоть сколько-то подходящего возраста, а второй женой принцесса бы не пошла. Так она стала женой второго господина и наследника Изумрудного дома Арбэта Алмоса; менее чем через год отец её мужа умер и второй господин стал первым. Незадолго до смерти он успел увидеть своего внука Гаэлара, сына принцессы.
Когда мальчику исполнился год родители отправились к оракулу Двора Жизни, как это было заведено у колдовских домов. Оракул предсказал, что мальчик будет сокровищем своего дома, а ещё — что у него есть назначенная звёздами пара. Подобное случалось нечасто. Говорили, что такая пара появлялась не чаще, чем раз в пятьдесят лет: двое людей, которым, если они найдут друг друга, суждено быть вместе. Их появление считалось добрым предзнаменованием, знаком того, что боги таким образом являют Карталю милость. Иногда половинки складывались в целое неудачно: мужчина мог прождать свою пару всю жизнь и встречал пятилетнюю девочку, будучи уже глубоким старцем; далеко не все семьи обращались к оракулу, и случалось, что когда назначенные звёздами находили друг друга, у обоих уже были семьи, с которыми они не желали расставаться. Никто не знал, точно ли происходили землетрясения и гибли урожаи от того лишь, что двое смертых расставались, но суеверные умы горожан рассуждали именно так.
В один год в Карталь пришла страшная болезнь, от которой гибли многие, но особенно младенцы, и люди обратили свой гнев и отчаяние на наречённых, которые жили отдельно, потому что встретились уже в зрелом возрасте. Их супругов и детей растерзала толпа, потому что само их существование было противно воле небес, а наречённых заперли в одном из залов Двора Жизни и никогда уже не выпускали.
После того случая семьи, в которых родились наречённые, предпочитали хранить их появление в тайне. Конечно, жрецы главных храмов знали, но служители Двора Смерти и оракулы Двора Жизни никому не передавали слов, произнесённых внутри священных стен.
Арбэту Алмосу оракул сказал, что пара его сына ещё не родилась, но дал указания, как найти девочку. Через два года и семь дней Алмосу было велено отправиться на Двор Смерти и ждать второго часа пополудни.
Жена умоляла его не делать этого и всё скрыть: тогда её сын разминется с назначенной ему женщиной и сможет следовать собственной судьбе. Он — наследник великого дома, в его жилах течёт кровь королей, и его супругой должна стать девушка из равномогущественной семьи. Дети великих домов — ценные фигуры в политической игре, и их браки должны приносить семьям новые союзы и новые богатства. Она, принцесса, не для того рожала в муках сына, чтобы он женился на дочери конюха, торговца мясом или, ещё того хуже, дикаря вроде тех, что бежали с нагорий.
Арбэт Алмос всё равно пошёл на Двор Смерти в назначенный день и час. И тогда случилось то, чего Алмосу никогда не доводилось видеть.
Мужчина и женщина вбежали с улицы во двор, бросились к огромным дверям главного святилища и начали стучать в них, выкрикивая слова на древнем языке, том самом, на котором возносились молитвы Смерти.
В эти двери часто стучали отчаявшиеся, но они неизменно оставались запертыми; Арбэту Алмосу не доводилось не то что самому видеть, а даже слышать о том, что они открывались, из уст того, кто видел бы своими глазами. Лишь в книгах можно было прочитать, что врата эти распахивались. Потому храм и назывался двором — потому что редко кому, кроме жрецов, доводилось войти внутрь.
Но в этот раз створки медленно открылись. Изнутри повеяло холодом, и воздух, шедший оттуда, был настолько чист, что, казалось, им невозможно дышать.
Мужчина и женщина бросились туда, а Алмос — вслед за ними, поняв, что именно этой секунды он и ждал. Больше никто не осмелился войти, и толпа осталась снаружи.
Глава 5. Воля богов и моя
На другом конце длинного тёмного зала в полукруглом сводчатом углублении, напоминавшем глубокую нору, сидел верховный жрец. Арбэт Алмос знал, что он был избран около шестидесяти лет назад, и ожидал увидеть перед собой дряхлого старика, но мужчине, сидевшим перед ним, едва ли можно было дать тридцать. Он был сутул и некрасив, глаза его были неприятно холодными, но он был молод.
Мужчина и женщина упали перед ним на колени и начали о чём-то молить. Они говорили в два голоса, так что Алмос не сразу разобрал, чего они хотят: они просили спасти их новорождённую дочь. Ей было всего семь дней, и она умирала по неведомой лекарям и целителям причине.