— Сейчас утро, — ответила Альда.
— Но ты… В моей спальне?..
— Ты впал в беспамятство и звал меня. Твой отец послал за мной слуг.
— И ты пришла?
Эстос, часто моргая, сел на кровати.
— Он дал мне вот это, — Альда показала мешочек с золотом.
Эстос растерянно тёр глаза.
— Я не понимаю… — прошептал он.
Потом он вскочил с кровати и, откинув штору, толкнул ставень. Альда подошла к окну вслед за Эстосом и тоже выглянула вниз. Там, на выложенной мрамором площадке, находились песочные часы. Посмотрев на них, Эстос кинулся к столу, стоявшему в дальнем конце комнаты и заваленному книгами, свитками и бумагами. Схватив тонкую тетрадь в обложке из зелёной кожи, он перевернул несколько листов и что-то прочитал, проследив пальцем.
Затем он схватил перо, обмакнул кончик в чернила и спешно что-то нацарапал на той же странице.
— Скажи, — поднял он глаза на Альду, — когда ты пришла сюда, то что увидела?
— Тут был слуга, Лигур, а ты лежал в постели, — ответила Альда, про себя удивившись необычности вопроса.
— Я спал?
— Даже не знаю, ты корчился от боли. Мог ли ты при этом спать? Не знаю. Но глаза были закрыты.
— А что было потом?
— Потом я села возле тебя. Я не знала, что делать, мне просто хотелось помочь. Я… Я, кажется, обняла тебя.
Эстос прижал ко рту пальцы.
— Ты не хочешь есть? — спросил он вдруг.
— Разве что немного.
— А я хочу.
— Давай я позову Лигура. Он принесёт тебе завтрак.
Альда ужа пошла к двери, когда Эстос остановил её:
— Нет, попроси завтрак для себя. Не говори ему, что я пришёл в себя. Скажи, что я… Что я то кричу во сне, то засыпаю спокойно.
— Ты не доверяешь собственному слуге?
— Ему я доверяю, но вот кое-кому другому — нет.
— Хорошо, — сказала Альда, запомнив для себя и эту странность, — я сделаю, как ты велишь. Но тогда тебе нужно лечь в постель и время от времени кричать. А разговаривать нам можно только шёпотом.
Эстос усмехнулся:
— Вижу, тебе часто приходилось обманывать, раз ты подумала обо всём этом. Но не беспокойся, из этой комнаты наружу не долетает ни звука — кроме звона вон того колокольчика. Она так построена, да ещё чары наложены: иначе я будил бы своими воплями весь дом.
— Здесь полно колдунов, и они могут…
— Нет, ни одному колдуну сюда не пробиться, можешь не сомневаться.
Эстос вернулся в постель, а Альда позвонила в колокольчик. Когда явился Лигур, она повторила слуге всё, как сказал Эстос
— Подойди ко мне, — попросил потом Эстос, хотя в его голосе было столько же приказа, сколько и просьбы.
Альда сама не поняла, почему повиновалась ему. Она села на край постели. К ней вдруг вернулось смущение.
— Ты в моей комнате, в моей постели…. Это превосходит даже самые смелые мечты, — улыбнулся Эстос. Его улыбка была волшебной, такой светлой и радостной, что даже ожесточённое сердце Альды начало таять.
— Ты используешь на мне какую-то магию? — спросила она.
— Нет.
— Почему тогда… — Альда замолчала и прикусила губу. Не хватало ещё сказать Эстосу, что теряет волю от его улыбки.
И она не теряет волю, нет. Она здесь для того, чтобы убить этого человека. Как только она поймёт, как выбраться отсюда после убийства, то обязательно так и сделает. И не будет сомневаться ни секунды.
Она вдруг замерла и слепо смотрела перед собой.
Такая простая мысль, которая почему-то от неё ускользала — наверное, потому, что раньше с ней такого не случалось.
«О боги… Я ведь… Я ведь влюбляюсь! Влюбляюсь в человека, которого должна убить. Во имя псов Гудды, за что? За что?!! Как я могу убить его? А если смогу — то как мне после этого жить? Как мне жить с мыслью, что я убила его своими руками?»
Эстос сел рядом и взял руку Альды в свою. Он обвёл маленькие жёсткие мозоли кончиком пальца, не сводя глаз с лица Альды.
— А ты… Какую магию используешь на мне ты? — спросил он и прижался губами к её раскрытой ладони.
Альда почувствовала себя в сердце огромного жаркого вихря. Мир распадался и собирался вновь на её глазах. Ей было так страшно, сладко и больно, что она с трудом смогла сделать вдох. От одного простого поцелуя!
— Я не знаю никакой магии, — ответила она.
— Сейчас мне кажется, что твоя близость творит чудеса.
Эстос оторвался от её ладони, чтобы сказать это, но произнеся короткие четыре слова, снова припал губами к руке Альды и начал покрывать её поцелуями.
— Я хотел тебя с той секунды, как увидел, — прошептал он. — А ты?
— Нет, — не подумав, ответила Альда.
Эстоса её честность, кажется, ни капли не обидела. Он спокойно и весело улыбнулся.
— Видимо, это не имеет никакого значения…
Альда освободила руку:
— Я не понимаю, о чём ты говоришь.
Эстос помрачнел. Альда заметила, как дёрнулся его кадык, когда он сглотнул.
— Ложись рядом, — сказал он, опускаясь на подушку. — Я расскажу.
— Нет, я лучше останусь здесь.
— Не доверяешь мне?
— Я никому не доверяю, так что не сочти за оскорбление, — пожала плечами Альда.
— Хорошо, пока пусть будет так. Я не могу объяснить тебе всего, потому что сам не всё понимаю, но вот что я знаю: я умираю.
— Твоя таинственная болезнь… — прошептала Альда. — Мне рассказал Лигур.
— Мне становится всё хуже и хуже. Я записываю всё, происходящее со мной… — Эстос указал на стол, где лежала тетрадь. — По памяти или с чужих слов. Этим записям уже много месяцев, так что с их помощью я могу предсказать, что меня ждёт в будущем. И я не хочу этого будущего. Я решил убить себя до того, как наступит первое новолуние следующего года. Я даже выбрал время: на второй день убывающей луны я приму яд, который убивает без боли.
Говоря это, Эстос смотрел не на Альду, а вверх, на тёмную ткань балдахина, расшитую изображениями серебряных соколов.
— Но что это за болезнь? — растерянно спросила Альда.
— Никто не знает. Это началось во время войны, уже под самый конец, но тогда я не придал этому никакого значения. Несколько приступов головной боли, к тому же не так уж и часто… Но со временем становилось хуже. Боль стала такой будто в мозг вонзались острые ножи и проворачивались, и, самое странное, постепенно эта боль начинала распространяться по всему телу. А потом вдруг проходила. Когда я вернулся домой, то эти приступы стали удлиняться, да и боль становилась сильнее. Если раньше я мучился по несколько часов, то теперь был не в силах подняться с постели сутки, потом двое. Никакие лекарства не помогали, магия тоже. И при этом меня не оставляло чувство… Даже не чувство, а какое-то сверхъестественное знание, что боль легко прекратить, что есть нечто, что исцелит меня мгновенно. Как умирающий от жажды чувствует, что ему нужна всего лишь вода, чтобы вернуться к жизни, так я чувствовал, что мне не хватает какой-то малости. Было нечто, что мне нужно получить, и тогда всё кончится… Только я не знал, что именно. За полтора года моё состояние так ухудшилось, что я мог ходить, разговаривать, встречаться с людьми лишь половину каждого лунного месяца. Вторую половину я проводил… в боли. Я перечитал кучу книг, опробовал многие магические техники и зелья, чтобы излечиться, но ничего не помогало. Я сумел лишь немного отсрочить наступление конца. Холод в этой комнате — часть моих ухищрений для того, чтобы продлить себе жизнь. Я научился отделять себя от магии и даже от времени… Это очень сложное заклинание, вряд ли тебе интересны подробности, но в этой комнате время течёт иначе, медленнее… Если бы я мог, то замедлили бы его ещё сильнее и выиграл бы себе годы, но время — очень опасная материя и очень непокорная. Оно всегда стремится восстановить прежнее своё состояние, сопротивляется. Когда я наложил заклятие на эту комнату, я ещё не знал всего… Если бы знал, то выбрал бы другое место, не в Соколином доме, потому что стоит мне снять заклятие, как иное, настоящее время хлынет сюда и… Думаю, оно разрушит эти покои и часть соседних вместе с ними. Вот так я и живу… Я почти не выхожу из своих комнат, даже в те дни, когда здоров. Я делаю исключение лишь для очень важных встреч, ну и для своих друзей тоже. Если бы я не выходил к ним наружу раз в месяц, то сошёл бы с ума.