Казимир Григорьевич был ростом невысок, коренаст, носил пышные рыжие усы, и владел сильным, хотя и тупым, взглядом. Этот взгляд прокладывал ему дорогу к постелям недавно овдовевших женщин, а своей жене Ольге Федоровне не позволял открыть по этому поводу рта. Впрочем, жаловаться супруге участкового было не на что — ублажив радушных вдовушек, Казимиру Григорьевичу хватало мужской силы и на жену. Да еще и как хватало, — четыре розовощеких сына и глазастая дочурка! К тому же, любовницы участкового снимали с Ольги Федоровны часть заботы о супруге, — кто рубашку выстирает да погладит, кто обедом накормит, кто брюки подлатает. Так что в целом, все женщины Полищука сосуществовали довольно мирно.
Работа у Казимира Григорьевича была нервная. С устоявшейся регулярностью пьяные металлурги избивали своих жен, и тогда их приходилось запирать в «обезьяннике» на пятнадцать суток (а иногда и усмирять кулаком), а потом писать письмо на завод, чтобы там провели товарищеский суд и пожурили дебошира. А то и наоборот — жены избивали мужей. В этом случае виновницу участковый под замок не сажал, но бумагу писать все равно приходилось. А писать Казимир Григорьевич не любил, плохо у него получалось и предложения строить, и с грамматикой угадывать. Но работа есть работа, — Полищук нервничал, потел, но настойчиво изводил бумагу старательными каракулями, догадываясь, что над его письмами некультурно гогочут даже самые высокие начальники завода, которым быть культурным по должности положено.
Еще к Казимиру Григорьевичу изредка обращался за помощью доктор Чех, если требовалось разыскать сбежавшего пациента с симптомами буйности. Участковый с готовностью шел медицине навстречу и тут же, оседлав служебный мотоцикл ИЖ-49 с коляской, пускался в погоню за сдуревшим гражданином. Жители города, завидев быстро приближающийся столб бурой пыли, и слыша знакомое: «стоять, паскуда!», жались к стенам, дабы не угодить случайно под колеса матерого милиционера. С радостью оказывал содействие участковый Антону Павловичу, потому что заведующего поликлиникой считал человеком образованным и культурным, и уважал куда больше, чем даже самого директора завода Огрехина Бориса Поликарповича, который смотрел на милицию свысока, и имел в служебном пользовании ни какой-нибудь «бобик», а целую «Победу». Да и как не уважать Антона Павловича, когда в родильном отделении его поликлиники родились все отпрыски Полищука, причем все на удивление здоровые, крепкие, с полноценным зрением и слухом! Правда с младшеньким Илюшей случился неприятный казус, хвостик у него наметился, ну да хирург Ванько его быстро скальпелем отнял, так что никто и прознать не успел. Да и вот на голову детки Казимира Григорьевича были слабоваты, учеба давалась им тяжко, но участковый Полищук по этому поводу сильно не беспокоился, считая, что всем гражданам Страны Советов министрами не стать, кому-то надо и на заводе молотом махать, да и в милиции служить тоже почетно.
Остальные заботы участкового были мелочевыми — то бешенную собаку пристрелить, то найти родных обнаруженного по весне трупа, то изъять у закоренелого самогонщика бутыль вонючей отравы, которая в аккурат становила в коляску его мотоцикла, словно специально для бутыли была изготовлена (причем, самогонный аппарат Казимир Григорьевич всегда признавал негодным для эксплуатации, а потому не конфисковывал).
Было у Казимира Григорьевича и увлечение — охота. Но поскольку охотничьего ружья он не имел (да и заводить как-то не собирался), то на охоту ходил с проверенным табельным «Макаровым». Иногда ему даже удавалось подстрелить куропатку, а то и зайца, но позволить себе наслаждение преследования и убийства твари божьей Казимир Григорьевич мог не часто. Всего пару раз в год, потому что за каждый израсходованный патрон необходимо было отчитаться. Так что стресс от писания отчета, сколько бешеных собак в ПГТ Красный было им изничтожено, сводил на нет удовольствие от азарта охотника.
Выслушав Ивана, Казимир Григорьевич задал пару дополнительных вопросов, сопоставил информацию с тем, что ему два часа назад рассказал почтальон Семыгин, и пришел к выводу, что оба свидетеля говорят об одной и той же женщине. Задумчиво пожевав рыжий ус, участковый Полищук спросил:
— У вашей жены, товарищ Староверцев, есть ситцевое платье с красными маками?
— Только в нем и ходит.
Казимир Григорьевич сделал умное лицо, от чего края его обслюнявленных усов воинственно оттопырились, глубоко кивнул, но продолжал молчать. Вообще-то, участковый Полищук прекрасно понимал, что ситцевое платье с красными маками никакая не примета, потому что легкая промышленность страны разнообразием своих граждан не балует, и в универсаме вряд ли наберется десяток платьев различных покроев и расцветок. То же самое можно было сказать и о резиновых сапогах — половина города была в них обута, потому что стоили они копейки, не промокали и не разваливались в первую неделю носки, а на грибок стопы никто не обращал внимания, он стриптоцидом легко лечился. Но участковому нравилось строить из себя проницательного сыщика.
Обеспокоенный молчанием участкового, Иван спросил:
— А что, вы знаете, где она?
— У подруг-родственников спрашивали?
— У нее подруг отродясь не бывало. Родственники есть какие-то дальние, так они в Приморске живут, в глаза их не видел. Тетка ее с нами, но она ни сном, ни духом. А с моими Маша не ладит.
— А скажите, товарищ Староверцев, вы жену… бьете?
Под пристальным взором участкового Иван съежился и даже отшатнулся:
— В жизни руки не поднимал! — запротестовал он.
— Чего же она от тебя сбежала, да еще и кожу с головы содрала?! — продолжал давить Полищук, добавив в голос чуток металла. — Довел женщину до белой горячки?! Кстати… Как у нее с этим делом?
— Ни-ни. Она ж родила две недели назад. Сын у нас. Никодим.
Досадуя на то, что придется таки поработать, но принимая во внимание, что Иван человек характера мягкого, а потому довести до сумасшествия кого-то попросту не способен, участковый Полищук продолжил, вернув спокойный официальный тон:
— Вы что-нибудь за ней странное в последнее время не замечали?
Иван грустно вздохнул, ответил:
— Да как на ней женился, так одно странное только и замечал. Семь лет прожили, а как чужие друг другу.
Казимир Григорьевич и вовсе проникся сочувствием к несчастному контролеру, и даже захотел как-то его ободрить. Сказал почти дружелюбно:
— Чего ж ты тогда горюешь, переживаешь? Ушла и черт с ней. У нас вон вдов куры не клюют, вполне еще сочные, аппетитные. С руками-ногами оторвут и мальца твоего пристроят.
Иван смутился, неуверенно пожал плечами, ответил:
— Да привык я к ней уже. Несчастная она женщина.
— Ну как сам себе знаешь, — Полищук пожал плечами. — Сделаем так. Коли сама сегодня не явится, завтра организуем поиск. Хотя где ее искать, ума не найду. Вокруг города сотни гектаров тайги…
На том и разошлись. Иван приободрился, и до глубокой ночи ждал супругу, не ложился. А утром позвонил с работы в отделение милиции доложить участковому, что жена так и не объявилась. Казимир Григорьевич собрал пять дружинников, вооружился табельным оружием, и направил группу поиска в лес. Марию искали семь дней, но нашли только сапоги, да и то неизвестно, принадлежали они Староверцевой или нет.
С исчезновением супруги, Иван испытал не горе, но пустоту. Жизнь, которая уже сложилась, пусть и не так счастливо, как ему виделось в юности, вдруг потеряла источник, вернее, силу, которая заставляла существовать его именно так, и никак по-другому, и он растерялся, не мог определить, в какую сторону двигаться, к какому берегу причалить. Чтобы отвлечься от этой напасти, спрятаться от необходимости строить свою жизнь заново, Иван переключился на сына. Теперь он проводил с ним все свое свободное время.
Очень скоро Иван понял, что не испытывает к Никодиму отцовских чувств. Младенец не казался слабым и беззащитным, не нуждался в отцовской опеке, напротив, от него исходила какая-то сила, которую Мария не задумываясь окрестила бы дьявольской. В обществе Никодима Иван робел, а взгляд наследника и вовсе его пугал, но стыдясь того, что он не чувствует к ребенку отцовской привязанности, Иван заставлял себя уделять отпрыску все больше внимание. Он научился пеленать младенца и готовить детское питание, регулярно вставал среди ночи проверить, не нужно ли сменить пеленки или дать сыну воды. У родни позаимствовал детскую коляску и вечерами катал в ней Никодима по улицам, умиляя горожанок и заставляя их думать, что на весь город все же имеется одни примерный отец.