— А как с машиной-то? — уже тронувшись, Женька кивнул на одиноко стоящий «жигуль».
— Бог даст, не угонят, — священник с нескрываемым сожалением бросил взгляд в ту же сторону, — завтра что-нибудь придумаю.
…Ещё по дороге будущий счастливый отец пытался всучить Журавлёву деньги, но безуспешно.
Весь путь невольно посматривая в салонное зеркало, тот наблюдал, как женщина прикрывает от боли глаза и кусает губы. Слушая, как она старается сдерживать стоны, он, как можно аккуратнее, проезжал все ямы и выбоины.
Доставив матушку в ближайший роддом, Женька ещё раз грустно посмотрел на часы: самолёт с Миленой вот-вот должен был взмыть в небо, и возвращаться в аэропорт не было никакого смысла. Он попробовал набрать её номер — телефон был уже отключен. Выехав с территории роддома, он остановился недалеко от небольшого фирменного кондитерского магазина. Алёнка любила сладкое, и Женька решил купить ей чего-нибудь к вечернему чаю. Набрав конфет и шоколада, вернулся на стоянку.
Он уже собирался трогаться с места, как заметил знакомую фигуру в рясе: развевая полы, батюшка торопливо шагал со стороны роддома.
— Ну, что, как дела? — весело окликнул его Журавлёв.
— А вы ещё не уехали? — тот тоже улыбнулся, как старому знакомому, — Пока не знаю, велели звонить.
— А подождать? Никак?
— Подождал бы, да дети дома одни. Мы и так уж задержались.
— Дети? — Женька удивлённо качнул головой, — Ещё есть?
— Есть! — добродушно рассмеялся священник, — Как не быть!
— Садись, подвезу, — Журавлёв потянулся вправо и открыл пассажирскую дверь.
— Так это… — мужчина слегка замялся, — Мне — за город.
— Так и мне за город, — кивнул Женька, — садись.
Оказалось, что отец Александр, как звали священника, живёт со своей семьёй в пригородном посёлке, недалеко от того, где находилась дача Женькиных родителей.
— А по-настоящему тебя как зовут? — познакомившись, Женька решил от скуки продолжить разговор.
— По-настоящему? — улыбнулся Отец Александр, — Так и зовут, Александр.
— Так вам, вроде бы, другое имя дают?
— Это тем, кто монашеский постриг принимает. А при рукоположении имя не меняют.
— Ну, а монахам-то зачем второе имя? — Журавлёв недоумённо пожал плечами, — Нельзя, что ли, звать, как мама с папой назвали?
— А у вас, музыкантов, разве не так? — решив на радостях пошутить, батюшка развёл руками, — Вот ты, говоришь, что ты рок-музыкант. У меня одноклассник бывший — рок играет, так у него тоже есть сценическое имя, даже не имя, кличка какая-то…
— У меня нет сценической клички. И ни у кого из наших нет.
— У вас — нет, у других-то есть? — священник хитро прищурился, — Вот зачем?
— По мне, так для понтов. Но религия — не рок. У вас понты не катят. Так для чего, всё же?
— Принимая монашеский постриг, человек отказывается от земных утех, начинает новую жизнь, ангельскую, — отец Александр стал сразу серьёзным, — поэтому, вместе с земными грехами оставляет и своё земное имя.
— Как у вас всё жёстко, — усмехнулся Журавлёв, — утехи — значит, грехи… А почему грехи-то? Раз уж Бог дал удовольствия, то какие же это грехи? Они же, вроде, от Бога?
— Господь много чего дал. Только человек меры не знает. Хочет взять больше, чем может унести.
— Не, ну, погоди… — незаметно для себя, Женька «завёлся», — Давай по порядку. Воровство, убийство там, подставы разные — это непреложные грехи, я согласен. На мой вкус, они на утехи и не тянут. Но как быть с остальным? С женщинами, например?
— А что с женщинами? С ними что-нибудь не так? — снова пошутил священник.
— Наоборот. И с ними всё норм, и со мной всё норм. Если я нормальный парень, и меня тянет к женскому полу, это что, грех? Меня таким сделала природа, а, оказывается, это — грех.
— Грех — прелюбодеяние.
— То есть, свободные отношения, да?
— И свободные отношения, и отношения с замужними.
— Ну, тогда вся моя жизнь — сплошной грех, — хмыкнул Журавлёв.
— Тебе же разум дан? — отец Александр повернул к нему голову, — Я уже сказал — Господь много чего нам даёт. В том числе и разум. Думай.
— А чего думать, если природа требует?
— Природа требует продолжения рода человеческого. Женись, рожай детей.
— Наверное, со мной что-нибудь не так.
— Это почему же?
— Дети есть. А вот, как ты говоришь, жениться… Господь… не даёт.
— Так уж и не даёт?
— Получается, не даёт…
Всю остальную дорогу к дому отца Александра они проехали молча. Женька мысленно ругал себя, что завёл этот разговор. Почему-то рядом с этим парнем, своим ровесником, он чувствовал себя не в своей тарелке. Такое с ним было впервые в жизни, чтобы вот так — не в своей тарелке, да ещё и с незнакомым, по сути, человеком. Он не мог понять, в чём кроется причина этого чувства — в том, что он никогда не общался со священниками, или в том, что по вине Александра он не успел к самолёту…
Дом, к которому они вскоре подъехали, на первый взгляд, ничем не отличался от других домов поселкового частного сектора: одноэтажное строение с крыльцом и верандой, выкрашенное в салатовый цвет. Но только на первый взгляд… Дорожка, по бокам которой находились грядки с зеленью, была усыпана мелким гравием, а калитка, от которой эта дорожка брала своё начало, была сбита из шлифованных досок и раскрашена в русском стиле — точно так же, как и наличники на окнах. Весь двор производил впечатление какого-то сказочного места — площадка с небольшим турником, песочницей и качелями была огорожена небольшим красочным заборчиком, а уличная беседка имела вид затейливого теремка. По всему было видно, что хозяева свой дом любят и заботятся о нём.
— Прошу в гости, — отец Александр сделал радушный жест рукой.
— Да нет, спасибо, я поеду, — Женька через редкий цветной забор разглядывал внутреннее убранство двора.
— Нет-нет, я должен отблагодарить, хотя бы накормить ужином, — священник распахнул калитку, — очень прошу зайти, хотя бы ненадолго.
— Ну, если ненадолго, — согласился Журавлёв из чистой вежливости.
То, что он увидел в доме, поразило его не меньше, а даже больше… И поразило даже не чем-то необыкновенным. Едва он переступил порог, ему показалось, что его окутал покой… Этот покой шёл отовсюду — и от резных окон, и от цветных, с необыкновенным вкусом подобранных занавесок, и от мебели — светлой, абсолютно простой, но настолько гармонично вписывающейся в общий колорит убранства, что, казалось, поменяй что-нибудь местами, и уже не будет этого ощущения уюта.
— Всё делал сам, своими руками, — заметив, как Женька разглядывает комнату, пояснил Александр, — и дом сам строил. А жена шила и вязала.
— Слушай… — Журавлёв ещё раз завороженно обвёл глазами комнату, — Вот не хоромы… а так здорово!
— На хоромы у нас денег не было, — рассмеялся священник, — да и сейчас нет. Наше богатство — вот, — он приобнял подбежавших к нему девочек лет трёх, видимо, близнецов, с такими же, как и у его жены, светло-рыжими вьющимися волосами. Тут же из другой комнаты вышли ещё две девочки постарше — одной было лет восемь, а другой около пятнадцати. Она тоже была очень похожа на жену священника, но, судя по возрасту, никак не могла быть её дочерью.
— Привет, — улыбнулся им Женька, — я — Женя.
— Дядя Женя, — поправил его Александр, потом обратился к дочерям, — ну, что же вы? Знакомьтесь!
— Оля, — негромко произнесла самая старшая.
— Юля, — та, что помладше, была, судя по всему, побойчее.
— А это — Анфиса и Пелагея, — учитывая малый возраст, отец сам представил самых маленьких.
Засмущавшись, обе девчушки прижались к нему с двух сторон.
— Я сейчас, — Женька стремительно вышел из дома и, вернувшись через минуту, протянул им пакет с конфетами, которые купил для Алёнки, — держите!
— Спасибо! — хором ответили девчонки.
— Зачем? — Александр попытался возразить, — Это же я в долгу, а у них всё есть с Божьей помощью.