“Прости”. Так ты ответила на вопрос о том, любишь ли ты меня. И за что же я должен тебя простить? За честность? За нелюбовь? За то, что чувствую сейчас? Не думаю, что это способно сделать одно лишь слово “прости”.
Я по-прежнему лежу, ручка еле двигается по бумаге, а завтра мне придется сделать над собой титаническое усилие, чтобы явиться на работу и отдать это письмо тебе. Передать с кем-нибудь, на большее моих сил не хватит.
Мне всё стало неважно. Погода, день недели, какая рубашка на мне надета. А какое это имеет значение, если не с кем гулять по проспектам, планировать дела на выходные и некому будет брать меня под руку?
Раньше я пил жизнь, как бургундское. Смакуя каждый глоток, не нарадуясь его терпкому, благородному вкусу. Теперь же для меня это - отрава, помои, которые я не в силах проглотить.
Солнце бьет мне прямо по глазам, твое “прости” по сердцу, а бездействие и непонимание - по всему телу. Я выжат, опустошен, унижен, растоптан, я ничего больше из себя не представляю, ничего уже не имею, ни на что не надеюсь и ничего не жду. Лишь то, что скоро станет легче.
Легче. Как будто может стать легче.
Я не знаю, что мне делать дальше, как жить, работать, как находить в себе в силы. Откуда их взять? Раньше я мог неделями не питаться, а оставался бодр, только потому, что рядом была ты. Теперь же даже для того, чтобы моргать, мне приходится прикладывать непомерные усилия.
Когда-нибудь они действительно станут последними.
Я по-прежнему люблю Вас, мисс Селдридж. Люблю, как сумасшедший, как ненормальный, как умалишенный, как слепой любит своего благодетеля, который, пользуясь этой слепотой, подсыпает ему яд в еду. Я люблю, и, наверное, это и есть единственная сила, которая пригвождает меня еще к постели, но уже не к жизни.
В скором времени я вернусь в Париж, чтобы попытаться вновь зажить. Как будто рана моя сможет зажить! Я уеду, но не для того, чтобы начать новую жизнь иди надеяться на счастье. Теперь единственное, что я жду – Ваше возвращение. Вам стоит лишь позвонить, написать хоть одно слово, стукнуть каблуками - и я вернусь, где бы я ни был, где бы Вы ни были, я примчусь, как израненный волк, как беглец, я вернусь, я всё забуду, я всё прощу! Теперь лишь эта мысль будет мне опорой, моими костылями, моим смыслом.
Я люблю Вас. Я люблю, Mon Cher, и не моя вина, что Вы не любите меня!
Прощайте. Я не жду ответного письма, не жду ничего, кроме как Вашего возвращения, Ваших слов не о любви - это было бы слишком ложью! - о Вашем хорошем ко мне отношении и надежде на второй шанс.
Я люблю Вас.
Отберите у меня пищу - я проживу две недели.
Отберите воду - проживу два дня.
Отберите воздух - проживу две минуты.
Отберите у меня себя - и я не справлюсь.
Простите за всё.
В моем доме по-прежнему холодно, сыро и мрачно.
Люблю, миллион раз люблю.
А. Мельес
- Кристина, ты куда? Что ты задумала? – Найл вскочил следом за мной. Осторожно сложив письмо обратно в конверт, и ругая себя почем зря, я вышла из кабинета, не обронив ни слова.
Александра я нашла на его рабочем месте. Темные круги на осунувшемся лице красноречиво кричали о бессонных ночах и слабом питании. Черная траурная рубашка, спутанные волосы. Он печатал на компьютере, не поднимая ни на кого глаз. Этот офис всегда служил лекарством от личных невзгод, но сейчас наши невзгоды были слишком сильны. Рядом с монитором лежали какие-то бумаги в пятнах от кофе. На рубашке верхняя пуговица оторвалась. С этого некогда прекрасного для меня лица словно стерли все краски, оставив тусклую оболочку. Если двое убитых горем людей…. Может, им стоит, если не воссоединиться, то хотя бы помочь друг другу испить это горе до дна?
Я молча остановилась в дверях и слабо откашлялась. Александр заметил меня, поперхнулся невысказанными словами, вскочил из-за стола, но так и не двинулся ко мне. В глазах у него стояла неразрешимая мука и тысячи, тысячи, жалящих его изнутри вопросов.
- Я получила твое письмо, - тихо сказала я, все не меняя позы. Саша кивнул, сглотнул, что-то заговорил и закашлялся, как бывает после многочасового молчания. Я сделала робкий шаг к нему, - прости. Я не должна была так поступать. Это было какое-то… безумие, - я подняла на него глаза, и в этот миг в Александра словно кто-то изнутри вдохнул жизнь, наполнил его лицо цветом, даже щеки его приобрели человеческий оттенок.
Я протянула Саше руку, и закрыла глаза. Не хотела этого видеть. Это была ошибка. Все, что было в моей жизни, было ошибкой. Но лучше совершать те ошибки, которые вредят только нам самим, но не приносят вреда окружающим. Если ты можешь сделать счастливым кого-то, ты обязан это сделать. Наверное, это наше единственное предназначение на этой земле.
На безымянный палец правой руки скользнула маленькая золотая оправа, вновь заковывая меня в тиски, сжимая и сдавливая, стараясь уничтожить и то немногое, что еще осталось от меня.
***
“Он ушел из моей жизни, но забыл в ней шляпу”.
Ушел стремительной и такой знакомой походкой. Каждый шаг как будто записан и точно рассчитан. Дверью хлопнул, как ладонью по лицу. Долго еще слышала его шаги на лестнице в подъезде. Он бежал от меня слишком быстро.
Не удержалась, выглянула в окно. Я еще долго буду помнить, как развевался его плащ. Немного постояла у окна. Ждала, вдруг вернется? Не вернулся.
Он ушел, но забыл у меня свою шляпу.
Выкинуть хотелось, да не смогла.
Оставила. Когда совсем тоскливо, набрасываю ее на торшер, ставлю перед собой и делаю вид, что он сидит напротив. Его глаза горели так же, как лампы самого сильного разряда.
По утрам шляпу прячу. Не хочу, чтоб маячила перед глазами.
Иногда надеваю ее сама. Хожу так по дому, кривляюсь перед зеркалом. На секунду кажется, что он вернулся.
Нет, показалось.
Когда приходят друзья, шляпу прячу. Но нет-нет, да вскользь кому и покажу ее. Друзья хитро поулыбаются, спросят:
- Все еще помнишь его?
- Да это же просто шляпа.
- Что ж не выкинешь эту “простошляпу?”
- Жалко….
Так эта простошляпа и живет у меня. Каждому знакомому молодому человеку даю примерить ее. Пока никому не подошла. Кому-то мала, кому цвет не нравится, кто-то в ней совсем дураком выглядит.
Нет, не отдам шляпу.
Иногда целыми днями ее дома не снимаю. А иногда закину куда-нибудь в шкаф вместе с туфлями, у которых один каблук отломан, и забуду о ее существовании.
А потом вдруг полезу за чем в шкаф - а там шляпа. Упадет и прямо мне на голову. Потом так и ношу. Дома, конечно, людям не показываю - не поймут, засмеют…
Порой вспоминаю, как он носил эту шляпу. Интересно, как ему без нее? Наверное, уже купил новую. Самую модную, дорогую, красивую. И навряд ли даже помнит, что у меня старую свою оставил. Решил, наверное, что потерял где-нибудь и дело с концом.
Это ведь всего лишь шляпа.
А я все жду. Не когда он вернется за ней и попросит обратно - она у меня изрядно пообтрепалась, и края кое-где потерлись. Нет, жду, когда он придет, а я скажу с самодовольной улыбкой: “вот она, тут, шляпа-то твоя! Сохранила вместе с прочим хламом, но отдать не могу. Дорога мне стала. Потому что твоя”
И у каждого есть тот, кто ушел, но оставил у Вас свою шляпу.
И не возвращается за ней, а Вы не выкидываете, потому что жалко, да и ждете - вдруг только выкину, а он возьми да и вернись? Так и храните ее, где-нибудь в шкафу, на верхней полке, временами достаете, примеряете, радуетесь, как Вам она идет и грустите одновременно, что такая хорошая шляпа теперь и без хозяина.
И храните, и ждете.
И согласитесь, что речь здесь совсем не о шляпе.»
- Ну, что скажешь?
- По-моему, неплохо. Но неужели ты до сих пор не можешь его забыть? – Найл отодвинул от себя мою написанную статью и внимательно уставился мне в глаза.
- А ты можешь забыть о том, что у тебя есть сердце? – резко ответила я, - дай сюда листы.