В воскресенье, направляясь в Манчестер, она подумала, что следует дать матери номер гостиницы в Барселоне, и позвонила Бетти прямо из машины.
– Все в порядке, ма?
– Откуда ты звонишь? Голос звучит как из бочки.
– Я сижу за рулем, ма. Еду в Манчестер.
– А я думала, ты уехала вчера, – сказала Бетти.
– Возникли кое-какие дела, пришлось отложить на сегодня.
Чувствуя себя еще более виноватой, она торопливо продолжила, надеясь, что мать не заподозрит ее во лжи, и зная, что тогда не отвертеться.
– Дать тебе мой номер в Испании? – Пожалуй. Раз Майкл с тобой, то я могу в случае чего и ему позвонить. Я неважно себя чувствую. Именно сейчас навалилось. Ты знаешь, что я попусту никогда не жалуюсь.
– Ты позвонила доктору?
– Не хочу ему надоедать. В любом случае в больницу я не пойду. Миссис Дрюэтт нет дома, а сюда он не явится.
– Что у тебя болит?
– Желудок, как всегда, – сказала Бетти трагическим тоном. – Все та же история. Но я не собираюсь хныкать. В восемьдесят лет другого трудно ожидать.
Розмари хотела напомнить, что ей пока еще семьдесят девять, но прикусила язык. Мать начала прибавлять себе лишний год с последнего дня рождения, в убеждении, что получит таким образом больше внимания. Она жаждала теперь только сочувствия и дружелюбия – если к ней относились с состраданием, это возвышало ее в собственных глазах. Розмари почувствовала жалость к матери и подумала о том, как грустно дожить до такого возраста, когда уже ничего не интересует, кроме болезней.
– Ма, – сказала она, – ты неправильно питаешься.
– Меня это не волнует. Доживи до моего возраста, тогда поймешь.
Впереди показались первые дома Манчестера, и Розмари поторопилась закончить разговор, пока жалость не переросла в раздражение.
– Я позвоню тебе завтра. Приготовь себе бутылку с горячей водой и что-нибудь выпить. У тебя есть бренди?
– Я не выношу бренди.
– Тогда горячее молоко.
Сказав «до свидания», она отключила телефон, но все-таки не успела вписаться в нужный поворот, и пришлось сделать еще один круг, чтобы въехать на автостраду с односторонним движением. Начался сильный дождь, как обычно бывает в это время в Манчестере.
Мать всегда жаловалась на нищету. Розмари с большим трудом удерживалась от напоминания, что деньги ей аккуратно перечисляются из банка дочери. У Бетти было также десять тысяч фунтов на собственном счету – она не прикасалась к ним, но наличие их препятствовало получению каких бы то ни было государственных пособий. Элла постоянно говорила:
– Почему ты не потратишь их, ба? Ты нашла способ забрать их с собой?
Бетти поджимала губы. Деньги – их избыток или недостаток – были запретной темой для леди даже в семейном кругу.
– Это на черный день. Мне их оставил твой дедушка. Решил загладить вину за те муки, что причинил мне. Как будто это можно искупить даже всеми деньгами мира.
– Дорогая ба, – не унималась Элла, – дорогая ба, черный день уже наступил. Порадуй же себя на старости лет. – Элла, это для тебя и для твоей матери, когда я уйду. Вам не придется долго ждать.
Нечего было возразить на подобный аргумент, и все дискуссии немедленно прекращались. Бесполезно объяснять матери, что ей не нужны эти десять тысяч фунтов и что Элла все равно их спустит. И она сознавала, как важно для Бетти оставить небольшое наследство. Это был искренний и старомодный порыв, которого Элле никогда не понять. Поэтому Розмари каждую пятницу посылала матери цветы, платила по ее счетам и давала ей двести фунтов в месяц – и обе они никогда об этом не заикались. Мать принимала как должное то, что давала дочь, ибо в этом и состоял ее долг. С помощью такого сугубо материального соглашения им удавалось скрывать отсутствие истинной привязанности друг к другу.
Фрэнсис спросила как-то:
– Отчего ты решила, что столь многим ей обязана, радость моя?
– Она моя мать.
– Это она обязана тебе. Именно так, а не иначе.
– Элла того же мнения.
– Господи Боже, неужели мы в чем-то сошлись?
Розмари, рассмеявшись, ткнула подругу локтем в бок.
– Как я тебя терплю, если ты ненавидишь мою дочь?
– Я люблю ее, когда она отсутствует. Детей нужно выпихивать из дома в шестнадцать лет.
– Неудивительно, что ты не вышла замуж, Фрэнни, – сказала Розмари. – Мать всю жизнь была одинока. Надо же ей это хоть немного скрасить.
– Вовсе нет, невинное ты создание. Ей нравитсябыть несчастной. Своим великодушием ты лишь усугубляешь ее пошлые понятия о неизбежности мук.
Они обе знали, что Розмари никогда не переменится. Это была одна из причин, почему Фрэнсис, не вполне понимая свою подругу, относилась к ней с неизменным уважением.
В Манчестере все складывалось удачно, и Розмари воспрянула духом. Во время записи юмористического шоу ей встретилась старая знакомая, тоже журналистка. Она очень хорошо относилась к Кэти, которая благодаря своим статьям сделалась знаменитостью и теперь принимала постоянное участие в этом специфическом шоу. Они столкнулись у двери в гримерную и вместе направились в комнату отдыха. Сидя за чашечкой кофе, заговорили о работе.
– Мне понравилось воскресное шоу, – сказала Кэти, – а особенно то, как ты отделала небезызвестного пьянчугу. Экий осел!
– Когда-то он был очень милым парнем.
Розмари нахмурилась при воспоминании о нынешнем сорокалетнем Тони, который в молодости был добрым и веселым парнем.
– Ты с ним здорово справилась, девочка моя! – Кэти слегка подалась к ней и понизила голос. – О Бене Моррисоне будем говорить?
Розмари засмеялась.
– Лучше не надо.
– Как скажешь, но, если захочется, сразу свистни, хорошо?
Распорядитель подошел к ним, чтобы объяснить суть сегодняшней шутливой игры и прокрутить запись предыдущего шоу. Все праздные разговоры откладывались до конца репетиции.
Запись завершилась в девять, и у Розмари не было никакого желания продолжать ненужную беседу.
Прежде чем она успела ускользнуть, Кэти спросила:
– У тебя сохранился мой номер?
– Да.
– Давай сделаем статейку для одного из иллюстрированных журналов. Мы целую вечность не работали вместе. Позвонишь мне завтра?
– Кэти, завтра у меня начинается отпуск. Позвоню, когда вернусь.
Розмари пошла к своей машине. Началась длинная дождливая дорога домой по автостраде. В воображении она уже перенеслась в Испанию, мысленно подгоняя часы и забыв о том, что жизнь не подчиняется нашим желаниям, – истина, которую она часто повторяла своим детям, когда те считали дни до наступления каникул. Она хотела одного – пережить вместе с Беном неповторимые минуты, а все остальное в собственном существовании казалось ей пустым и не стоящим внимания.
Наступил понедельник. Пришла Пат, и Розмари вручила ей памятную записку.
– Что нужно сделать в мое отсутствие. Главное – это кормить кота.
– Корма у вас достаточно? – спросила Пат.
– Полно. Я купила маленькие дорогие баноч-ки. Бен их обожает. На тот случай, если он почувствует себя заброшенным.
Пат подняла брови.
– Что же мне, сидеть с ним каждое утро и разговаривать?
– Не смейся надо мной. Он не выносит одиночества.
– Почему бы не завести ему кошечку? – спросила Пат, ставя чашку кофе на кухонный стол перед Розмари, которая принялась составлять памятную записку для садовника.
– Кошку? Он этого не потерпит.
Пат пожала плечами и, склонившись над раковиной, стала шумно прихлебывать кофе.
– Вам бы лучше оставить свой номер, – сказала она.
– Оставлю.
Все, что нужно было завершить перед отъездом, было исполнено и вычеркнуто из списка. Она сделала необходимые телефонные звонки, ответила на письма, отменила два посещения благотворительных обедов и поручила Дженни уладить вопрос с несколькими встречами, о которых забыла.