– Просто Рози. Все остальное будет понятно. Никого другого нет. Верь мне.
Он поцеловал ее в макушку, влажную от дождя, и обнял рукой за шею. Они сели в такси.
Больше Розмари не задавала вопросов – даже самой себе. Видимо, она желала его сильнее, чем нужно, чтобы сохранить самоуважение. Если она будет вести себя, как Бетси, то отпугнет его. Произошла некрасивая сцена, и в этом была ее вина. Ей предстояло многому научиться.
Позволив ему тесно прижаться к себе, ощущая его губы на своих волосах, его пальцы на спине и плечах, Розмари простила ему все – молодость в том числе. Обещая себе, что никогда больше не выдаст ему свою уязвимость и зависимость, она прекрасно сознавала, что он был в полном восторге от всего случившегося.
Стоя рядом с Беном, она ждала, когда откроется выкрашенная голубой краской дверь в квартиру его родителей на седьмом этаже. Они стояли молча, и она чувствовала его напряжение, видела знакомую складку между бровями, не то страдальческий, не то гневный взгляд, который появлялся у него в моменты растерянности. А может, это был панический страх? Дождь хлестал по балконам всех семи этажей, неотличимым друг от друга, с одинаковыми горшочками герани, типичными для пригорода.
– Муниципальные дома? – спросила Розмари, оглядываясь вокруг.
Бен покачал головой.
– Они купили эту квартиру два года назад. Вид унылый, правда?
Голубая дверь распахнулась.
– Здравствуй, папа.
Бен улыбнулся мужчине в рубашке с длинными рукавами, в домашних тапочках. Одной рукой тот придерживал дверь. Высокий, как Бен, и худой; его сощуренные за очками глаза просияли при виде сына.
– Бен, мой мальчик, как я рад тебя видеть! Входи же, входи. Мать отдыхает. Мы ждали тебя позже. Но мы так рады! Входи, входи.
Он повлек сына в тесную прихожую, и Розмари неловко двинулась следом. Дверь закрылась за ними, мужчины обнялись и расцеловались в обе щеки, улыбаясь друг другу. Отец Бена снял очки, глаза у него увлажнились от волнения.
– Это Розмари, – сказал Бен, подталкивая ее вперед.
– Ты с подругой, мой мальчик? Какой сюрприз. Очень рад. Здравствуйте, Розмари. Проходите, проходите. Я сейчас разбужу мать.
Он повел их, слегка подталкивая, в квадратную комнату строгого вида, с громоздкой темной мебелью, которая казалась еще больше из-за слишком маленьких окон, наглухо отгороженных от серого неба снаружи резными жалюзи. В гостиной пахло лаком.
– Садитесь же, дорогая.
Розмари села на черный кожаный диван. Желтые пышные подушки по углам были столь безупречно чистыми, что она невольно подвинулась к центру. Бен, устроившись рядом, отодвинул ее в сторону.
– Подвинься, – прошептал он. – Я знаю, в это трудно поверить, но здесь можно сидеть.
Его отец вышел из комнаты, чтобы разбудить жену. Розмари огляделась.
– Здесь так темно, – сказала она.
Бен встал и поднял жалюзи.
– Мать думает, что даже от крохотного луча солнца у нее выцветут ковры.
– Господи Боже, – прошептала Розмари.
Очень хотелось курить, но нигде не было видно пепельницы. Перед ней стоял кофейный столик; газета, явно брошенная второпях при звонке в дверь, лежала рядом с низкой вазой, в которой стояли стерильно чистые искусственные розы – в воде, уму непостижимо!
– Господи Боже, – повторила Розмари.
Бен, повернувшись от окна, рассмеялся. Его отец вернулся в гостиную. Он надел голубой вязаный джемпер, на более темном, синем, кармане было вышито его имя «Джек». Встав рядом с Беном и держа сына за руку, он с улыбкой произнес:
– Розмари, дорогая, вы не хотите кофе?
– Спасибо. Да. Спасибо, мистер Моррисон.
– Называйте меня Джек. – Он повернулся к Бену. – Мать сейчас придет. Она одевается.
– Плохо себя чувствует? – спросил Бен.
– Нет. Конечно, нет, сынок. Сиеста. Ты забыл.
– Господи, так и есть. Прости, папа.
Бен посмотрел на часы. Было полчетвертого.
– Открой бутылку вина, папа.
Джек Моррисон посмотрел на него с сомнением.
– Ну, я не знаю, сынок, твоя мама…
– Джек Моррисон, открой бутылку вина. Мой сын приехал.
Стоявшая на пороге женщина говорила громко и самоуверенно, с сильным акцентом. Розмари с трудом удержалась от того, чтобы не вскочить с места.
Мать Бена застыла на пороге, освещенная лучами света, шедшего из коридора. Дородная и внушительная темноволосая женщина, глаза и брови, как у Бена, губы тонкие и крепко сжатые, а недовольство сыном безошибочно угадывалось даже в адресованной ему улыбке. Бен двинулся к ней. Они поцеловались. Напряжение ощущалось в каждом его жесте.
– Здравствуй, ма, – сказал он.
Розмари поймала взгляд женщины из-за плеча Бена, нагнувшегося, чтобы поцеловать мать. Хотя выглядела она очень внушительно, но была ниже ростом, чем поначалу показалось Розмари. В каждой ее черточке, в каждом движении ощущалось, что Бен мог быть только ее сыном. Он произнес:
– Это Розмари, ма.
– О, как приятно, он редко приводит друзей.
Магдалена Моррисон (Розмари увидела это имя на салфетке под лампой и поняла, что оно может принадлежать лишь хозяйке дома) величественно двинулась по направлению Розмари, сидевшей на диване. Всего три шага, но это превратилось в настоящее шествие. Не в силах удержаться, Розмари встала, чувствуя себя очень глупо – словно девочка, которую покорный и любящий сын представляет своей матери. Она протянула руку со словами:
– Очень рада познакомиться с вами, миссис Моррисон. У вас замечательно.
Пошлый комплимент слетел с ее губ помимо воли, и она в очередной раз прокляла свое воспитание. Бен, стоявший за спиной матери, деланно улыбался. И Розмари, к своему ужасу, вспыхнула. Улыбка Магдалены стала шире от похвалы. Розмари сказала именно то, что нужно, и была вознаграждена вежливым поцелуем в щеку. Она подумала: «Мне нравится, как целуются испанцы. Они хотя бы делают это от всей души».
Джек Моррисон вошел с бутылкой красного вина и аккуратно расставил перед ними бокалы на маленьких серебряных подносах. Все четверо сели. В комнате было темно из-за дождя, бившего в окна. Магдалена стала разливать, держа Бена за руку. Она села рядом с Розмари, и обе женщины застыли в официальных позах, держа спину очень прямо: одна – от страха, а вторая – от сознания своей власти в доме.
Джек принес печенье и домашние коржики. Перед каждым была поставлена тарелка с кружевной салфеткой.
– Мы уже ели, ма, – проворчал Бен.
Он и его родители начали говорить по-испански; голоса их звучали оживленно, и они обменивались короткими смешками. В воздухе витало напряжение, и Розмари казалось, будто перед ней разыгрывают какую-то нелепую шараду – она была в смятении, чувствовала себя не в своей тарелке, с трудом сохраняла самообладание. И поэтому безостановочно поглощала крохотные миндальные пирожные, стараясь есть быстро и пугаясь крошек, которые падали на безупречно чистый кофейный столик.
«Господи, – подумала она, – эта женщина еще хуже моей матери. А, черт, она хуже меня».
Наконец мать Бена повернулась к ней и заговорила по-английски.
– Вы заняты с моим сыном в съемках фильма, Розмари?
Ее глаза, столь же бездонные, как у Бена, бесстрастно изучали гостью.
– Нет, нет, миссис Моррисон.
– Пожалуйста, называйте меня Магдалена.
– Магдалена. Спасибо. Нет, я, я…
– Она приехала повидаться со мной, – сказал Бен.
Мать повернулась к нему.
– Но мне знакомо лицо Розмари. Она актриса, да?
– Нет, ма. Она ведет телевизионное шоу в Англии. Возможно, ты помнишь ее.
Магдалена вновь уставилась на Розмари.
– Да, да. Отец, ты помнишь?
Бросив на Розмари пронзительный взгляд, она что-то сказала мужу по-испански.
Родители Бена смотрели на нее теперь с любопытством. Потом Джек произнес:
– Ну, конечно же. Мы помним. Прекрасно, прекрасно. Среди нас знаменитость.
– Господи Иисусе, – проворчал Бен. – Экий я болтун. Через минуту они побегут звать соседей.