«Что я делаю?» – подумала она, но не двинулась с места, когда австралийская мыльная опера вторглась в ее смятенный рассудок.
Она знала, что вернется к Бену, если он позвонит, потому что жажда прежнего чувства была сильнее, чем оскорбленная гордость и негодование на его неверность. Почему он не позвонил? Она посмотрела новости, потом взялась за газеты. В «Гардиан» была благожелательная рецензия на спектакль Эллы, но имени ее дочери не упоминалось.
Фрэнсис приехала после восьми.
– Выключи этот чертов телевизор, мы будем есть на кухне. Я накупила японских деликатесов. Боюсь только, что все сырые и их надо готовить… Ты выглядишь страшнее смерти, сокровище. Где ты, черт возьми, шлялась?
– Провела весь день с матерью. Мы были в «Теско».
– Ты не купила себе власяницу?
В субботу днем Фрэнсис уехала, чтобы навестить приятеля в Брайтоне.
– Прости, но я не могу ничего поделать, сердце мое. Никак было не отвязаться от бывшего любовника. Что за нелепая жизнь у меня! Ты будешь себя хорошо вести? Все будет в порядке?
– Конечно же, не глупи. У меня нет ни времени, ни желания думать сама знаешь о ком.
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
Розмари засмеялась, и Фрэнсис чмокнула ее в щеку.
– Не терзай себя, моя дорогая девочка, ты мне очень нужна. В понедельник отвезу тебя в Шраблендс. Сама поведу машину. Мы явимся туда прямо к чаю со сливками.
– Береги себя, Фрэнни, – сказала Розмари, когда подруга открыла дверцу машины.
Затем быстро спросила:
– Фрэнсис, как ты можешь проводить свои выходные без Майкла? Наверное, это ужасно?
– Я об этом не думаю. Ласточка моя, я сама сделала выбор. Если станет невмоготу, я с этим покончу.
Розмари закрыла входную дверь и прислонилась к ней лицом. Ей казалось, что она играет роль в дурацкой мыльной опере. Не хватало только повалиться в слезах на порог – как это было в одном из эпизодов «Династии».
– Держи себя в руках, девочка, – громко произнесла она и пошла наверх, чтобы принять душ.
Высушив волосы, она отнесла полотенца в комнату Эллы.
«Полагаю, они будут спать вместе», – подумала она, взглянув на широкую двуспальную кровать дочери.
Она рано легла в эту субботу, и, когда в дверь начали звонить и стучать, а Элла стала звать ее через щель для почты, ей пришлось подняться, проспав всего лишь два часа.
– Прости, ма, – сказала Элла, обнимая в прихожей встрепанную и заспанную Розмари. – Я забыла или потеряла свои ключи. Мы решили, что не можем ждать до завтра.
– Вернее, ты решила! – со смехом произнесла девушка, стоявшая за спиной Эллы.
Она дружелюбно и без всякого стеснения протянула Розмари руку. Улыбка освещала ее круглое выразительное лицо, а глаза чудесно лучились.
– Здравствуйте, миссис Дауни. Элла ни с кем не желает считаться. Мы, конечно же, разбудили вас.
Элла, повернувшись, обняла девушку за плечи одной рукой.
– Ма, это Джоанна.
– Здравствуйте, Джоанна. Пожалуйста, называйте меня Розмари.
– О'кей. А я – Джо.
Они прошли на кухню, оставив рюкзаки и сумки посреди прихожей. Идя по дому, Элла везде зажигала свет. Поставив чайник на плиту, Розмари спросила:
– Вы будете кофе, Джо? Или предпочитаете что-нибудь выпить?
– Кофе – это замечательно, Розмари. Прошу вас, ложитесь, вы очень устали, это сразу видно. Мы сами о себе позаботимся.
Розмари Джо понравилась сразу и безоговорочно – высокая и широкоплечая молодая женщина, с длинными кудрявыми волосами. Обе подруги были в джинсах, Элла – в своих обычных, с прорехой на коленке. Розмари предоставила им самим готовить еду и вернулась в постель.
– Завтра поговорим, Элла. Спокойной ночи, Джо.
Направившись в спальню, она успела заметить, как Элла в своей привычной манере режет хлеб прямо на столе, но удержалась от замечания – ради Джо, а может быть, ради себя самой.
Элла и Джо провалялись в постели до полудня, и Розмари решила устроить воскресный ленч ближе к вечеру. Днем они сидели все вместе, Джо читала газеты, а потом предложила свою помощь в готовке. Они с Розмари отправились на кухню, оставив Эллу в гостиной. Оглушительная рок-музыка заполнила дом, и в этой прежней, привычной обстановке Розмари почувствовала себя так хорошо, как давно не бывало за последний месяц. Ей было легко с Джо, и они без конца смеялись, пока мыли в раковине помидоры с морковкой.
– Элла сказала вам про нас? – спросила Джо.
Розмари, не зная, хочется ли ей разбираться с сексуальной жизнью дочери, кивнула и принялась резать помидоры.
– Для вас это трудно? – сказала Джо.
Розмари посмотрела на нее.
– Немного. Простите.
– Ну что вы. Моя мать считает, что такого просто не бывает.
– А вы всегда были, ну…
– Лесбиянкой?
Розмари кивнула.
Джо склонилась над кухонным столом.
– Всегда, – сказала она, – в отличие от Эллы. Но у меня с ней все очень серьезно. Это вас смущает?
– Не знаю. Немного.
– Она ведь выложила вам все с маху?
И Розмари снова кивнула.
– Для шерри еще слишком рано? – спросила она Джо.
Девушка засмеялась.
– Я бы предпочла белое вино. Если у вас есть.
Розмари подошла к холодильнику и вынула бутылку фраскати.
– Дайте-ка я сама, – сказала девушка, забирая у нее бутылку.
Розмари, протянув ей штопор, смотрела, как та быстро и умело вытащила пробку. Розмари поставила на кухонный стол три бокала, и Джо стала разливать.
– Очень рада познакомиться с вами, – сказала она, по-прежнему улыбаясь.
– Я тоже, – сказала Розмари, и это была истинная правда.
От этой тридцатичетырехлетней женщины исходило чувство спокойной уверенности, она была привлекательной и в то же время сильной – лучшего и представить нельзя. Улыбка не сходила с ее лица, как если бы она твердо знала, в каком мире живет и какое место в нем принадлежит ей по праву.
Они поели на кухне, оживленно и весело разговаривая. Первая пьеса прошла хорошо, репетиции второй начинались во вторник, и Джоанна, казалось, не сомневалась в своих силах.
– Она блестящий режиссер, – сказала Элла с набитым обжаренными помидорами ртом.
– Замолчи, – быстро произнесла Джоанна. – Я просто хорошо владею своим ремеслом.
Розмари узнала, что она получила большой опыт в маленьких театрах, где в двадцать лет начинала как актриса, – «Очень скверная» (со смехом пояснила Элла), а сейчас, в тридцать четыре года, достигла таких высот, что ей предложили поставить три пьесы в Ноттингеме. Розмари позавидовала их энергии и вспомнила, какой энергичной была сама – пока в ее жизнь не ворвался Бен.
Наконец, уже ближе к ночи, Элла спросила о нем. Розмари искоса поглядела на Джо – та жевала одно из пасхальных яиц, что Розмари закупила в «Теско» и вручила им за едой в знак материнской любви. «Блядство, мне ведь уже двадцать пять», – сказала тогда Элла, хотя была явно в восторге, что к ней относятся как к избалованному ребенку, которым она некогда была.
– Ты можешь говорить при Джо, – добавила Элла. – Она знает про Бена. У нас нет тайн друг от друга. Я рассказываю ей все.
Розмари растерянно улыбнулась при мысли, что нужно говорить с ними об этих четырех днях в Барселоне. Большая часть ее воспоминаний превратилась теперь в навязчивый кошмар.
– Перестань, Элла, – сказала Джо. – Это касается только твоей матери. Она же не лезет в наши дела.
Элла повернулась к ней.
– Я чувствую себя виноватой. Ведь я сама привела этого недоноска в наш дом.
Джо засмеялась, а Розмари передернуло. Элла же продолжала:
– Он без ума от своей штуковины, ма. Прекрасный парень, великолепный актер, но за пределами сцены мозги у него сползают в промежность.