— Лиля, вас постоянно кто-то обвиняет?
Она энергично помотала головой. Ее длинные серьги раскачивались еще несколько секунд, цепляясь за волосы.
— Никто. Я сама себя. Это чувство берется ниоткуда. Постоянное ощущение внутренней сжатости всегда со мной. Я не задумывалась об этом, но как-то раз подруга обратила внимание. Они с мужем были у меня в гостях. А когда уходили, я, прощаясь, сказала: «Спасибо, что пришли. Приходите еще. Извините меня, если было что-то не так!» Подруга мне: «Лиль, да что не так-то могло быть?! Ты стол шикарный накрыла, у тебя так уютно, и мы прекрасно отдохнули. За что ты извиняешься? Почему ты постоянно за все извиняешься? Сколько тебя помню, с института. Все хорошо. Расслабься, Лилечка». Она так по-доброму это сказала, обняла меня. Я тогда всю ночь ворочалась, думала над ее словами. А ведь и правда, виноватая, зажатая какая-то все время.
«Это чувство берется ниоткуда».
Будучи психологом, в «ниоткуда» я не верю, а вину понимаю как:
внутреннюю реакцию на ситуацию, в которой вы нанесли ущерб другому человеку;
деструктивную привычку.
— Лиля, вы говорите, что никто не обвиняет вас. Так чего вам должно быть достаточно, чтобы сжаться внутри и почувствовать себя виноватой? — пробую я обнаружить или исключить «состав преступления по первой статье».
И ей оказалось достаточно купленной себе второй пары сапог. «На них скидка хорошая была. Мне их хватит на несколько лет», — оправдывается Лиля перед мужем, чувствуя вину за «раненый» семейный бюджет.
Достаточно повисшего молчания в компании за праздничным столом. «Им у меня скучно, я не умею развлечь гостей», — винит себя Лиля.
Достаточно несданного дочкой зачета в институте. И вот уже неделю Лиля грызет себя изнутри: «Это я виновата, что много работала и мало уделяла времени дочери, когда та была маленькой. Теперь ей сложно учиться из-за меня…»
Ущерб другим людям не нанесен. Никто не обвиняет.
Ничего, кроме негативной оценки своего поведения.
Так откуда берется привычка чувствовать себя виноватой?
— Все идет из детства, да? — спрашивает меня Лиля.
Спрашивает каждый клиент. Иногда с иронией, иногда с грустью. Некоторые, выпрямив спину и сжав кулаки: «Я готов! Мне скрывать нечего». Некоторые с опасением, но зная, что если замурованный «монстр» вдруг вывалится из детской, то можно будет спрятаться за меня.
— Возможно. Но мы пойдем туда, только когда вы будете готовы.
Так мы с Лилей оказались в одной ее школьной истории, порталом в которую стал мой вопрос:
— Вы помните, в какой период жизни появилось это ощущение?
***
В шестой класс она пошла в новую школу небольшого сибирского городка.
«Лиля с родителями переехала из Калининграда и теперь будет учиться с вами. Прошу любить и жаловать, — сказала Мария Сергеевна двадцати синим жилеткам. — Иди, садись на любое свободное место. Познакомишься с ребятами на перемене, а сейчас начинаем урок. Тихо!» Двумя звонкими хлопками в ладоши учительница прервала гомон в классе.
Лиля села за четвертую парту в среднем ряду с круглолицей девочкой в очках и отщелкнула застежку портфеля. В спину ткнули. «Карандашом», — почувствовала Лиля.
— Слышь, дылда, обзор загораживаешь. Иди на заднюю, — прошипел пацанский голос. Рядом раздался смешок.
Лилины пальцы поджались внутри новых туфель, шею обдало жаром, сердце застучало где-то в напрягшемся животе.
В голове пронеслись «добрые» семейные шуточки относительно ее высокого роста. «В кого ж ты такая дядя Степа у нас? Жениха тебе непросто будет найти, как бы ты меня без правнуков не оставила», — говорила бабушка, скидывая свой тапочек и засовывая ногу во внучкин, который был уже на два размера больше. «Ничего, ничего, Лилёк, когда вырастет, баскетбольную команду нам нарожает. Главное, чтобы человеком хорошим стала», — «поддерживал» папа. Мама причитала, когда они вдвоем бороздили ЦУМ в поисках одежды для Лили: «Ох, как трудно на тебя что-то подобрать. А обувь, обувь — это же вообще катастрофа! Ты не могла вырасти поменьше? М-м-м?» Мама невесело улыбалась, заглядывая дочке в лицо.
Лиля знала, что родители ее любят. Папа говорил: «Мы шутим любя. А на обиженных воду возят».