Улыбаясь, он сказал:
— Знаете, я вас всегда с удовольствием слушаю.
Ага, началось.
— Вы слушаете радио?
— Здесь, в мастерской почти всегда никого…
Уже подступается.
— …и мне нравится, когда в помещение проникает такой чувственный голос.
Ты и вправду думаешь, что со мной так же просто, как с любой другой.
— Дело в том, что я немного одинок.
Я готова согреть тебя, детка.
— Знаете, у меня было много женщин…
Знаю, знаю, все знают.
— …но ни одна не стала единственной.
Пока я не встретил вас, — скажет он сейчас.
— У вас же, говорят, наоборот. Не так много…
Не так много? О ком он вообще мог хоть что-нибудь слышать?
— …поэтому я уверен, тот, кто появится, окажется единственным.
А вы уверены, что это не я? — скажет он сейчас.
— Ну что ж, очень рад, что навестили. Когда-нибудь еще увидимся. До свидания.
Уже на улице она слушала запись, умные вопросы, уклончивые ответы, и не могла поверить.
Это было оно? Это?
Вернувшись, она произнесла:
— Извините. С записью не вышло. Что-то не так. Надо попробовать еще раз.
Что и требовалось доказать
— Значит, ты много путешествовал, — произносит женщина, с которой мы познакомились вчера, три часа и некоторое количество рюмок назад.
— Много, — отвечаю. Я-то — да.
— Тогда ты ко всему привык, ничто тебя не может удивить, — говорит она.
— Вот именно ничто, — категорично утверждаю я, — я действительно уже ко всему привык, — ну, или что-то вроде того.
— Значит, — продолжает она, — если бы сейчас та девица у барной стойки сбросила бы с себя всё, всю одежду на пол — это было бы для тебя абсолютно обычным делом, сто раз перевиденным?
Я смотрю на ту девицу. Симпатичная, вполне, и не очень-то одетая, правда, пьяная в стельку, едва держится. Такая только саму себя сможет сбросить на пол.
— Это бы наверняка меня серьезно задело, — драматизирую я. — Ты ведь знаешь, есть границы, я же приличный человек, есть вещи непозволительные, эта нагота, заполонившая весь мир, это и вправду отвратительно… — я все больше нравлюсь себе, еще немного, и сам поверю в собственные слова.
— Брось, — подхватывает она. — Это всего лишь кожа, ничего особенного. Смотри.
Она задирает маечку. Под ней ничего нет, ничего, кроме…
Не могу смотреть, хотя было бы занятно, но… все могут увидеть! Она с ума сошла? Как это возможно — продолжают пить, а тот, за стойкой, споласкивать стаканы, а эта тут… Для них это нормально? Она всегда так себя ведет? Каждый раз с кем-то другим?
Сдержанная усмешка — только в уголках ее губ.
Когда я немного прихожу в себя, прекращаю оглядываться и подавляю смущение, она бросает на меня глубокий взгляд:
— Ну, а где тебе больше всего понравилось?
Почти идеальный вечер
Ты же знаешь, я хорошо воспитанный молодой человек, ничего не имею против чая в пять пополудни, и меня бросает в дрожь от детоубийства. Но я все равно хотел бы хоть раз увидеть, как ты побираешься перед дешевым баром, как стыдливо бормочешь растерянным хозяйкам, не найдется ли у них лишней мелочи, как прижимаешь к себе мужчину в очередной грязной канаве. Ты же знаешь, я уважительно отношусь к обычаям, счета в ресторанах округляю в большую сторону, не загрязняю окружающую среду. Но я все равно хотел бы хоть раз увидеть, как по твоему подбородку течет, когда ты отняла от губ стакан, как пачкается твое платье, как ты спотыкаешься по дороге в туалет, как забываешь застегнуть последние пуговицы по возвращении, как, пьяная, валишься на пол, как долго не можешь надеть пальто, как просишь прохожих отвезти тебя домой, хоть и позабыла, где живешь. Ты же знаешь, мне хорошо известны нормы приличия. Но я все равно терплю, глядя, как ты все еще старательно подправляешь макияж, все еще приподнимаешь юбку до безупречной боевой линии, как любезно улыбаешься и как все еще настаиваешь, что и вправду хотела бы хоть раз заплатить сама. А я заказываю и без всякой надежды опрокидываю стакан за стаканом, увеличивая горку счетов перед собой, и заплетающимся языком про себя повторяю: «Я несчастен, я действительно несчастен».
5
Илл. 5. (с. 18) — отдельный рисунок из рукописной газеты «Болха» («Блоха»), 22.02.1904. № 1. [Центральная библиотека Сречко Вилхара, Копер; dlib. si].