– Вот и я говорю! Так, разговор закончен, немедленно в машину – и к чертовой матери отсюда! Лично позвоню в штаб и проверю, – он отбросил от себя карандаш и повернулся ко мне спиной. – Можете идти, старшина. Выполнять!
– Меня прислал начальник санитарного управления, и только он может отозвать обратно! – заявила я, на что Кравченко заорал:
– Не он, а я! Пока я здесь комроты, я сам решаю, кто служит у меня! Я сказал – разговор окончен!
– Что ты орешь на меня? – возмутилась я, закусив губу. – Даже не поздоровался нормально!
– Хватит, я сказал! Убирайся!
– Леша…
– Я тебе не Леша, а товарищ капитан!
Но тут не выдержал Рубцов, рухнув обратно на койку и закатившись так, что затрясся пол:
– Ну, ты и дурак! Это ж надо! Зверюга, ты ж радоваться должен, а ты орешь на девчонку…
– Чему? Чему я должен радоваться?! – мрачно поинтересовался Кравченко. – Тому, что теперь ни минуты спокойной у меня не будет? Тому, что ее не только от «зверей» придется защищать, но и от своих же бойцов? Тому, что ей голову оторвет осколком, как Кузе? Или тому, что в мешке ее упрут, как часового две недели назад? Этому радоваться?
– Действительно, дурак ты, Леха! – с душой приложил Рубцов, поднимаясь и выходя из палатки.
Мы с Кравченко молча смотрели друг на друга, и он не выдержал первым, шагнул ко мне, снял с моей головы черную трикотажную шапочку, распустил волосы и заговорил свистящим шепотом, зарывшись в них лицом:
– Ласточка, я прошу тебя, умоляю – избавь меня от этого, я не могу тебя оставить, не прощу себе, если с тобой что-то случится… Пойми, здесь каждый день стреляют, пацаны гибнут, зачем мне еще и ты, зачем? Я с ума сойду… Избавь меня, пожалуйста… – бормотал он, гладя меня по голове.
– Я не могу, Леша, не проси, – произнесла я. – Я не уеду, я останусь с тобой и буду с тобой, что бы ни случилось.
– Черт тебя подери, до чего ж ты упрямая, Марьяна! Ладно, но смотри… Если что замечу…
– Сдурел, да? – возмутилась я, скрывая свою радость – удалось мне, удалось, не выгнал, оставил!
Вечером перед строем Кравченко представил меня бойцам. Народ был в шоке, но меня это не очень взволновало.
– Чтобы не возникало никаких вопросов, жить будешь у нас, отгородим угол, – сказал Кравченко.
– А прежний фельдшер где жил?
– В первом взводе. Надеюсь, ты туда не попросишься?
– Надейся. Лучше поближе к начальству, – улыбнулась я.
…Потом мы с Рубцовым играли в карты, Лешка что-то писал, а в соседней палатке бойцы орали матерные частушки.
– Сереж, а где Леший? – поинтересовалась я, раздавая карты после очередного проигрыша, так как хитрый разведчик дурил меня по-черному, но он только подмигнул и не ответил. – Знаешь, мы с твоей Леной очень много общались, пока я сюда не уехала. Тебе повезло с женой, она тебя так ждет и так о тебе рассказывает, что дух захватывает.
– Да, не то, что некоторые прочие, которые лезут неведомо куда, сломя голову, – заметил Кравченко, отрываясь от своей писанины. – Сидела бы в своем госпитале…
– Леша, ну, хватит уже! Все решено, я здесь…
– Легко исправить, кстати, – буркнул он.
– О, ты меня плохо знаешь! Я буду возвращаться, как приступ малярии.
Мы дружно рассмеялись, и Рубцов встал, потянулся, взял автомат:
– Пойду к своим, посмотрю, как там, да потом к соседям во вторую роту сгоняю.
Он ушел, Кравченко отложил бумаги и, не отрываясь, смотрел на меня.
– Что ты так смотришь?
– Думаю. Что мне делать с тобой, ласточка? Зачем ты все это затеяла? Неужели тебе и правда нужен старый, больной, психованный мужик?
– А тебе что-то другое в голову пришло?
– Я боюсь думать об этом. На войне нельзя привязываться, иначе потом так больно, что не хочется жить.
– Да что ж ты заладил, – разозлилась я. – Не надо мне твоей привязанности, мне главное – что я с тобой, здесь, рядом, вижу тебя и слышу, а все остальное мне совершенно безразлично. Можешь не замечать меня, – я подошла к нему и погладила по небритой щеке. – Колючий стал…
– Да, извини, некогда было. Завтра с утра сбрею.
– Можешь зарасти по брови, это не уменьшит моей любви, – засмеялась я, и он тоже улыбнулся, а потом подтолкнул за висевшее на стене одеяло:
– Иди ложись, ты устала.
– А ты?
– А у меня жизнь ночная, – и он вышел из палатки, прихватив автомат.
«Обхохочешься! – подумала я, ложась под одеяло в теплых колготках и тельняшке. – А Рубцов-то так изящно ушел! Плохо, видимо, ты своего друга знаешь, Серега!»
Я свернулась калачиком под одеялом и закрыла глаза, в душе радуясь тому, что я-таки добилась своего, осталась рядом с Кравченко в роте, смогу видеть его и быть с ним каждый день.