Но внимание Уэстмора оставалось приковано к тому первому листу веленя. Тесные строки были написаны непонятно каким алфавитом, также непонятен был состав чернил, которыми пользовался автор. Характер росчерка говорил скорее о пере, чем о древней ручке. Просто… какое-то нагромождение странных символов, типа пиктограмм или логограмм. Среди них встречались другие, более странные символы — клиновидные, но не являвшиеся клинописью, а больше напоминавшие геометрические диаграммы. Каждая диаграмма была тщательно прорисована. Все углы клиньев отличались друг от друга, причем Уэстмор был уверен, что это было сделано преднамеренно. Ему в голову пришло определение «антипланетарный». Углы вместо цифр? Но затем он, прищурившись, всмотрелся в отрывок, выделенный современным фломастером. Какой вандализм, — подумал он. Коллекционер взвыл бы от ярости…
Тем не менее, он никогда не видел ничего подобного.
— Истер, я немного знаю о древней письменности, но, — он покачал головой, — я и через миллион лет не смог сказать бы, что это такое.
— О, понимаю. Дедушка говорил, что это письмо существовало задолго до того, как люди научились писать.
Уэстмор пропустил ее слова мимо ушей. Конечно же, дедушка любил всякие небылицы.
— Я в том смысле, что не могу прочитать вам это…
Она рассмеялась, словно он сказал что-то смешное.
— О, Уэстмор, никто не сможет, если не знает, как. Только дедушка умел читать это. Но он записал кое-что и приложил к этой странице. Транзер-крицию какую-то.
Уэстмор посмотрел на нее.
— Правда?
— Он записал это особым образом — для этого есть название, но я его не помню. Он записал это так, как оно звучит.
— Фонетически.
— Да! Точно.
Она принялась листать подшитые листы обычной бумаги.
— У него были обрывки из множества старинных книг, но он постоянно говорил, что этот — самый важный.
Зажав между пальцев лист, она замолчала и посмотрела перед собой.
— Манеер-что-то там. Маннер-скрит.
— Манускрипт, — поправил ее Уэстмор.
— Угу, и это был… Она принялась жевать нижнюю губу.
— Мо-тик, э… кротик, э… пу-но-тик.
Ее голые плечи поникли.
— Блин, не помню, как именно он называл это.
Уэстмор, заинтересованно подался вперед.
— Я хотел бы посмотреть ту фонетическую транскрипцию, Истер.
Она расстегнула металлические кольца и вытащила отдельный лист.
Уэстмор понятия не имел, что это могло быть. И почему она так хочет, чтобы именно он прочитал это? Магнитофон, — вспомнил он. Что-то насчет молитвы на удачу… Фонетическое воспроизведение включало в себя лишь несколько строк. Все просто. Он взял в руку мемо-рекордер.
— Ладно, Истер. Поехали. — Он нажал кнопку записи, всмотрелся в расшифровку, и принялся читать вслух: — Гу-нарл-эбб, дру-нуг ли ай снуб негг адд-ук зинн… ее-у, ее-у, фу-тай-ган, мем-блуд дукс… йог-со-тот…
Он отпустил кнопку записи.
— Ну вот, Истер. Всякий раз, когда захотите услышать свою молитву на удачу, — указал он, — просто нажмите на эту большую черную кнопку.
Ее глаза расширились от изумления, когда он проиграл ей странное бормотание. По щеке у нее прокатилась слеза. Эта простая и скорее абсурдная задача лишила ее дара речи.
— Это значит для меня больше, чем вы думаете, Уэстмор… — Ее рука внезапно оказалась на его бедре, затем она наклонилась и поцеловала его в щеку.
Черт, — снова ругнулся про себя Уэстмор. Одно ее безобидное прикосновение заставило его пенис съежиться.
— Без проблем, — сказал он, стараясь вести себя непринужденно. После того, как отвезу ее домой… подрочу. Как следует.
Он еще раз посмотрел на велень, затем вернул его ей.
— Действительно, это очень интересно, Истер. Если хотите, я могу дать вам имя и телефон торговца антикварными книгами. Он может хорошо заплатить за этот листок, а также за все остальное, что у вас есть в этой книге.
Она выглядела ошеломленной.
— Да, но… Я никогда не продала бы его. Его оставил мне дедушка. Моя семья хранила его сотни лет, еще до того, как перебралась сюда.
Уэстмор улыбнулся.
— Истер, вам и вашему миру можно позавидовать. В моем мире все завязано на деньгах. Люди делают все ради них. Деньги — это их бог. Только ради них они и живут. Встреча с человеком, вроде вас, для меня как глоток свежего воздуха. Такое чувство, что деньги вас не волнуют.