Нут тяжело вздыхает.
— Блин, девчонка, ладно! Я люблю тебя больше, чем маму.
— Так-то лучше! — с этими словами она садится прямо.
— Да, да, детка… Теперь давай, суй мне палец в задницу, чтобы кончун у меня был, что надо…
Линетт хихикает, слюнявит палец и запускает его в…
— Да, да… Вот так… Суй глубже. Едрен батон, сейчас я залью твою дырку до краев. Я уже…
Шлеп-шлеп-шлеп.
И в этот момент ты входишь в спальню, поднимаешь пистолет и…
— Я-я, да! Вот оно!
БАМ!
Комната приглушает звук выстрела. Линетт пронзительно визжит, и в тот же самый момент половина черепной коробки Нута отлетает вправо и ударяется об стену, словно шмат говяжьего фарша. Голый мужчина валится на пол. Глаза у него выпучены, губы продолжают шевелиться. Его инцестуозный эрегированный член исторгает брызги спермы, в то время как из головы у него продолжают вываливаться испещренные кровью мозги. Затем глаза у него медленно закрываются.
Крики Линетт то затихают, то усиливаются, как газующий двигатель, когда твои натруженные руки стаскивают ее щуплое тело с комода на кровать. Она сопротивляется изо всех сил, но тщетно. Через считанные секунды она оказывается связанной по рукам и ногам.
— Мама, пожалуйста! Не стреляй в меня!
Несмотря ни на что, ты улыбаешься.
— Милая, признаю, сейчас я не самая счастливая женщина на земле, однако — милосердная! Стрелять в тебя? Линетт, я же тебя люблю. Ради бога, девочка! Я не стану в тебя стрелять.
Девчонка вопит во все горло.
— Прости, мама! Прости, но… но… ты же понимаешь… Это он заставил меня!
Ты нежно улыбаешься и обходишь кровать кругом. Она — твоя плоть и кровь. И, да, ты любишь ее. Но еще ты знакома со всеми превратностями жизни… Иногда просто любить — недостаточно. Ты роешься в развратных обрезанных шортиках Линетт и находишь именно то, что ожидала найти.
— Так, что это здесь? Что за штучка?
Маленькая стеклянная трубка.
Глаза Линетт испуганно расширяются.
— Этим ты куришь ту гадость, на которую подсадил тебя Нут?
— Нет, нет, мама! Он заставил меня подсесть на нее, клянусь!
Из шортиков ты также вынимаешь пачку мятых купюр, которые пересчитываешь. Читать ты не способна, но вот считать определенно умеешь.
— Пятьдесят шесть долларов, хммм. Так вот, сколько ты заработала, отсосав у всех тех парней?
— Нет, мама.
— Ты занимаешься этим каждый божий день, как я слышала. Отсасываешь целой толпе парней.
— Это Нут заставляет меня этим заниматься! Чтобы он мог покупать «кристаллы».
Ты не слушаешь ее.
— Так вот к чему свелась вся твоя жизнь. К этому… — Ты машешь перед ней купюрами. — К торговле своим телом.
— Это все Нут! Это Нут!
Ты садишься на кровать рядом с ней.
— Милая, расслабься. У каждого в этом мире есть проблемы. Насчет Нута у меня всегда были некоторые опасения. Его большой член постоянно доводил его до беды. И это началось еще задолго до того, как мы поженились. Но такова их природа, Линетт. Так уж сделаны парни. Но глубоко в душе, еще до того, как он подсадил тебя на эту штуку, Нут был хорошим человеком.
Ты смотришь на свою связанную дочь.
— Но вот ты никогда не была хорошим человеком. С некоторыми так бывает. Без какой-либо на то причины. И неважно, как тебя растили, где ты живешь, или кто на тебя повлиял, ты просто плохой человек. Родилась такой…
— Нет, мама.
— Я любила Нута больше всего на свете, дорогая моя. Он был всем для меня… — Ты продолжаешь тепло улыбаться ей. — А ты взяла и все испортила…
— Мама, пожалуйста! Прости меня!
Ты гладишь ее по щеке.
— Не беспокойся, детка. Я не виню тебя. Как я уже сказала, люди бывают такими не всегда по своей вине…
Кровать дергается от порывистых рыданий Линетт.
Ты поворачиваешься к двери.
— Блаббер? Ты чего не заходишь?
Медленные, размеренные шаги топают в комнату. А вместе с ними приходит едкий смрад. Запахи немых подмышек, давно нестиранной одежды, мочи, фекалий, грязных трусов, и плохо вытертой задницы — все эти «ароматы» смешались в одно целое.
Блаббер Смиттс стоит в дверном проеме, разинув рот, словно ждет чего-то. Босоногий, косоглазый и лысый. Он обладал огромным количеством врожденных дефектов. Из-за какого-то железистого расстройства он страдал ожирением. Гигантское пузо выпирало из-под комбинезона, который он никогда не менял. Жировые мешки на груди походили на женские сиськи. Такие же болтались подмышками, а к подбородку вела целая лестница жировых складок. Один зрачок у него был красным, другой — карим. Его тело было лишено какой-либо растительности, толстая нижняя губа отвисала, словно кусок колбасы.