— Вот именно… — сказал Джо очень тихо. — Вот именно.
— Не понимаю! — Паркер подошел и положил руку ему на плечо. — Я действительно перестаю тебя понимать, Джо. Пожалуй, впервые в жизни я перестаю тебя понимать, причем настолько, что не знаю, как с тобой разговаривать. Подумай! — он невольно повысил голос. — Ты отдаешь себе отчет, в какой смешной ситуации мы сейчас находимся? У нас есть все доказательства самоубийства, абсолютное доказательство убийства, совершенного безумцем, у нас есть мотив его действий, и мы со стопроцентной уверенностью знаем, что этот человек должен был отнять у себя жизнь. Что тебе еще нужно?
— Во-первых, чтобы ты перестал на меня кричать. А во-вторых, — он умолк на секунду, — в твоих рассуждениях есть один небольшой изъян.
— Изъян? — возмутился Паркер. — Не шути со мной!
— Прежде всего, — Джо выпрямился, — я хотел бы обратить твое внимание на то, что именно я сразу сказал, к какой двери подойдет этот ключ. Во-вторых, — и это самое главное, — если мы примем гипотезу, что Ирвинг Эклстоун был безумцем, то зачем он оставил столь явные и убедительные улики, указывающие на него как на убийцу собственной сестры? Безумец (насколько я понимаю мотивы поведения такого склада ума) старался бы показать всем, что проклятие, действующее в десятом поколении, исполнено не им, а Дьяволом. Поэтому я не очень понимаю, зачем он так ясно дает понять, что именно он, а не Дьявол, убил Патрицию Линч? Ведь в первом случае найден оттиск дьявольского копыта, найдены следы в Гроте, а портрет сэра Джона повернулся лицом к стене. Сэр Джон действительно является лицом, которому проклятие было брошено, и поворот лицом к стене его портрета без отпечатков пальцев на раме — весьма эффектное событие, демонстрирующее действие сверхъестественных сил так же, впрочем, как и остальные необыкновенные и сверхъестественные явления, о которых я уже говорил. Но тогда возникает вопрос: почему Ирвинг Эклстоун действует столь непоследовательно? Он ведь мог легко спрятать в совершенно недоступном месте и этот ключ-отмычку, которым, как ты предполагаешь, он запер дверь комнаты Патриции Линч, положив ее собственный ключ на стол после совершения убийства, и эти деревянные обрубки с дьявольскими копытами. Но он не сделал этого, уничтожая раз и навсегда весь эффект, достигнутый им в результате предыдущих хитроумных, хотя и несколько театральных действий. Все это вместе взятое как-то не вяжется, правда?
— Я полагаю, ты не требуешь, чтобы я ожидал от безумца полной последовательности его действий, Джо? — Паркер развел руками. — Я не психиатр. Но я думаю, что даже десятилетний ребенок, если представить ему: а) факт, что Ирвинга Эклстоуна никто не мог убить и б) факт, что он держал все эти приспособления при себе, — должен был бы сделать только один вывод.
— Знаю… — Алекс кивнул головой. — К сожалению, я не десятилетний ребенок и не хочу верить тому, что вижу, а хочу увиденное понять. Ты уж не сердись на меня за это.
Паркер упал в кресло.
— Я ни за что на тебя не сержусь. То, что в этом сумасшедшем доме ты ведешь себя, как безумец, тоже меня не удивляет. Ничего меня не удивляет. Но я сыт всем этим по горло. Ты просил меня во имя дружбы, чтобы и я вместе с тобой вел себя, как безумец. Ты — мой друг, и настал день, когда ты решил испытать мою дружбу. Хорошо. Я буду с тобой до последней секунды, если даже с завтрашнего дня все мои подчиненные будут громко хохотать при моем появлении. Делай что хочешь. Я и весь мой полицейский аппарат — в твоем распоряжении. Но очерти какие-нибудь границы этого абсурда, а когда ты поймешь, что действуешь вопреки законам элементарной логики, тогда сдайся, как честный, побежденный в честном бою солдат, хорошо?
Джо не ответил. Он смотрел в окно. Наступали сумерки. На линии высокого горизонта, разорванного верхушками деревьев и высоким пиком скалы, выросла темная туча, первый предвестник наступающей грозы. Далекий гром глухо перекатился и утих. Алекс повернулся и подошел к Паркеру. Он остановился перед ним и, положив руки на подлокотник кресла, в котором сидел его друг, наклонился к нему. Паркер увидел вблизи его худое бледное лицо, с которого ни на секунду не сходило выражение болезненного усилия. Короткие, почти рыжие волосы слегка шевельнулись, когда сквозь окно в комнату проникло первое парное дуновение грозового ветра.
— Знакомо ли тебе, Бен, такое странное чувство, которое интуитивно твердит тебе: «здесь что-то не в порядке»?
Он говорил очень серьезно и тихо, почти шепотом. Паркер кивнул головой.
— Ты имеешь в виду некую неопределенную мысль, которую нельзя ухватить, и в то же время кажется, что ее можно каким-то образом конкретизировать, только неизвестно, каким именно?
— Да. Я думаю об ощущении, что я нечто увидел, заметил, но это нечто в тот момент не сформировалось в моем сознании, а спряталось где-то в глубине и не дает покоя. Мне все время кажется, что это нечто припомнится, картинка сразу сложится целиком, и тогда я внезапно в одну секунду все пойму. А потом это ощущение вновь исчезает, и я опять беспомощен. Но это пройдет, Бен. Я знаю, что это пройдет. Я даже знаю, когда это ощущение у меня возникло! Это было два раза.
— И ты никак не можешь сформулировать его?
— Нет. Кроме того, что я наверняка знаю…
— Что знаешь? — Паркер невольно наклонился вперед.
— …знаю, что в обоих случаях это ощущение не имело ничего общего с Ирвингом Эклстоуном.
Глава ХХ
Лакей — кухарка — горничная — где садовник?
Паркер встал и начал прохаживаться по комнате. Затем остановился.
— Джо, — сказал он почти ласково, — если причина твоего беспокойства кроется лишь в этом, то это тебя полностью оправдывает. Но ничто не может оправдать меня в этой абсурдной ситуации. Ведь мы оба знаем, что…
— Да, да, конечно. Мы знаем, что никто не мог его убить, что мы обнаружили доказательства, объясняющие смерть его сестры, что… одним словом, что я безумец. Но позволь мне действовать… еще немного.
— Ну ладно, хорошо! Действуй сколько хочешь. В конце концов, в противоположность покойному Эклстоуну, твое безумие имеет хоть какую-то логику. Ну и потом — это ведь ты открыл этот ключ в террариуме…
— Теодорос из Самоса… — пробормотал Джо, склонившись над листком с записями.
— Какой Теодорос? А это еще кто? О чем ты вообще говоришь?
— Я говорю — Теодорос из Самоса открыл, точнее, изобрел ключ. Приблизительно в пятисотом году до рождества Христова… Джозеф Райс, лакей…
— Что?
— Я думаю, что надо попытаться допросить этих людей… у меня есть к ним несколько вопросов, Бен, если ты не имеешь ничего против.
— О, конечно нет… Чем скорее ты их допросишь, тем скорее мы уедем отсюда. Я надеюсь, что успеем выехать еще до грозы.
— Я хотел бы начать с прислуги. Точнее говоря, с Джозефа Райса, лакея мужа леди Элизабет, который живет здесь как бы на пенсии.
Паркер подошел к двери и тихо отдал распоряжение дежурившему в холле полицейскому.
Некоторое время они ожидали молча. Паркер просматривал разложенные на столе письма. Раздался тихий стук в дверь. Джо сказал: «Войдите!», выломанная дверь громко скрипнула, и в комнату осторожно вошел широкоплечий старик высокого роста с гордо поднятой головой. Густая сеть морщин на его лице, потемневшем от многолетнего загара под тропическим солнцем, указывала на его возраст. Он остановился у двери и чуть склонил голову, приветствуя присутствующих. Джо заметил, что старик невольно взглянул на письменный стол, но тотчас отвел глаза.
— Садитесь, пожалуйста, — Алекс указал ему на свободный стул возле книжного шкафа.
Старый слуга заколебался, но потом медленно подошел к стулу и присел на краешек.
— Скажите нам, пожалуйста, — быстро спросил Джо без каких-либо вступлений, — где мистер Ирвинг Эклстоун хранил свой пистолет?
Старик вздрогнул и поднял голову.
— Пистолет?.. — переспросил он, как бы не понимая, но тут же ответил: — Пистолет всегда находился в спальне. Мистер Ирвинг держал его в ящике ночного столика.