Она ласково погладила его по голове.
— Ну уж нет! Больше никаких детей! Если ты хочешь увидеть, как я кормлю грудью, просто достань альбом с колдографиями и хорошенько подрочи… как обычно.
После этих слов его брови удивлённо поползли вверх. «Судя по всему, я уже не в первый раз так делаю».
— Принеси мне его, дорогая.
Улыбаясь, она покачала головой, как будто он был безнадёжен, затем встала с кровати и подошла к комоду. Всё это время он не спускал глаз с её шикарной задницы. «Она стала не только шире, но и круглее». Внезапно у него возникло жгучее желание просунуть член между этими пышными булочками и потереться своей длиной об образовавшуюся мягкую щель.
Гермиона вернулась с небольшим альбомом в обложке из чёрной кожи и сразу же открыла его на первой странице. Северус взял его в руки, чтобы рассмотреть поближе.
— Ох, чёрт бы меня побрал! — тихо пробормотал он, а потом забыл, как дышать.
Самую первую страницу украшала цветная колдография, на которой они вдвоём лежали в постели. Точнее, он сидел на подушках у изголовья в одних пижамных штанах, а она прислонилась спиной к его груди. Свободной рукой Гермиона оттянула край выреза своей белой ночнушки, обнажив правую грудь, к которой припала их новорождённая дочь. На снимке Северус смотрел на малышку через её плечо, целуя шею и ухо Гермионы, а рукой осторожно гладил жидкие чёрные волосики дочери.
Внезапно у него в горле пересохло, гортань предательски сжалась. Никогда прежде Гермиона не казалась ему такой прекрасной! И почему-то он хотел её сильнее, чем когда-либо раньше. Очевидно, Северус на колдографии был настроен точно так же, потому что крепче обнял Гермиону за талию и прошептал ей что-то на ухо, отчего на её лице появилась смущённая улыбка, а потом поцеловал её в шею. «Кто сделал этот снимок?»
— Ты прекрасна! Невероятно прекрасна!
Она улыбнулась и коснулась его лица.
— Ты каждый раз так говоришь, когда смотришь эти колдографии.
— Нужно повесить их у лестницы, рядом с остальными.
Гермиона расхохоталась.
— Я уже говорила, что не хочу выставлять свои сиськи на всеобщее обозрение! Тем более рядом с семейными снимками.
Гермиона на изображении мягко отстранила дочь от груди, чтобы приложить её с другой стороны. Он помог ей снять с плеч ночную рубашку, пока она перемещала ребёнка. Когда с Софи соскользнуло одеяльце, из-под него высунулась её крошечная ручка. Он смотрел, как Северус на снимке прижался губами к плечу Гермионы, его рука снова принялась гладить волосы малышки.
Прикоснувшись к колдографии кончиком пальца, в реальности Северус повторил то же самое. «Что со мной происходит?» С трудом сглотнув, он подавил желание поцеловать этот снимок. Зато Гермиона наклонилась ближе и коснулась губами его виска.
— Я знаю, что ты чувствуешь, — тихо прошептала она.
Он перевернул страницу, пока окончательно не задохнулся от переизбытка чувств. Но от следующей картинки стало ничуть не легче. Гермиона стояла у окна, купаясь в мягком солнечном свете, одетая только в свой белый халат, пока кормила ребёнка. Растрепавшиеся каштановые кудри всё ещё были прежней длины, она выглядела немного сонной после сна и пристально вглядывалась в окно. Должно быть, на этот раз он сам её снимал, потому что его рука внезапно появилась в кадре и погладила мягкие кудряшки Софи.
На следующей странице была колдография Гермионы — совершенно голой в их постели, одеяло смешно обмоталось вокруг её тела, а она смотрела вниз на малышку, сосущую грудь. Для него она была богиней! Он едва обратил внимание на сморщенную кожу на её животе, всё ещё не вернувшуюся к прежнему состоянию после беременности. Взглянув на неё, Северус заметил, что со временем растяжки практически исчезли — они сильно побледнели, но остались напоминанием о новой жизни, которую она носила в себе.
— Слава богу, дело не в грудном вскармливании, — пробормотал он себе под нос, переворачивая страницу. Он почувствовал облегчение от того, что это не оказалось ещё одним странным фетишем.
— Что?
— Я боялся, что у меня появилась склонность к новому извращению, но…
Она улыбнулась и погладила его по щеке.
— Но — что?
— Но после рождения ребёнка ты всего лишь стала ещё прекраснее, — выкрутился он, указывая на фотографию.
Её улыбка стала намного шире.
— А где колдографии, на которых ты беременна?
Она очень удивлённо посмотрела на него и перевернула страницу.
— Странный вопрос. Там же, где и всегда.
Северус благоговейно уставился на следующие несколько страниц, едва дыша. Судя по всему, желание видеть её с огромным животом было для него не впервой, раз они хранили этот альбом в отремонтированной игровой. На всех восьми колдографиях Гермиона позировала полностью обнаженная. Очевидно, снимки были сделаны под конец беременности, поскольку живот показался ему просто гигантским! Северус провёл пальцем по набухшим грудям и выпирающему животу, на котором внизу, словно призрак, виднелся треугольничек тёмных волос.
Она несла в себе частичку его самого. Родила ему прекрасную маленькую девочку, появившуюся в результате их страсти. Эта мысль поразила его до глубины души. Они принадлежали ему. Его семья. Она полюбила его так сильно, что согласилась выйти за него замуж и выносить его ребёнка. «Мой ребёнок!» Само звучание и понятие этого словосочетания казалось ему нереальным. Но теперь в мире существовала его малышка. Живое, ходящее, говорящее воплощение их любви. Девочка, обожавшая зелья, книги и шоколадный сироп. Для него она была самим совершенством.
— Я люблю тебя! — прошептал он.
Гермиона прижалась к нему и поцеловала в щёку, а затем стала медленно спускаться дорожкой из поцелуев вниз к его шее.
— Я знаю, Северус. И тоже тебя люблю! Листай дальше, я хочу посмотреть остальные.
Он перевернул страницу и пару раз моргнул, ошарашенно глядя на колдографию, как они занимались любовью. И она всё ещё была сильно беременна! «Твою мать! Вот это да!» Гермиона стояла на четвереньках, пока он трахал её сзади, а её лицо искажалось то ли от боли, то ли от удовольствия. Похоже, это была та самая комната, в которой они находились прямо сейчас. Вся остальная часть альбома — ещё, по крайней мере, двенадцать колдографий — была откровенно-эротического содержания: он ублажал её языком, пока она извивалась от блаженства; она страстно сосала его член; он трахал её в различных позах, только в тех, как ей было комфортно. На последней странице была завершающая картина: они лежали на боку, он прижимался сзади к её спине, положив руку ей на живот. Они спали.
«Кто, блядь, сделал эти снимки?!»
— Может, посмотрим другие? — с игривой усмешкой предложила она.
Северус понятия не имел, о чём она говорила, но бессознательно кивнул в знак согласия. Она перевернулась на другой бок и вытащила из ящика прикроватной тумбочки ещё один маленький чёрный альбом. Хотя тот оказался немного толще предыдущего. Северус невольно задумался: «Любопытно, когда мы начали снимать на память свои любовные утехи?» Она свернулась калачиком рядом с ним, чтобы они могли полистать альбом вместе.
Его густые чёрные брови приподнялись при взгляде на первую колдографию. Это был крупный план её задницы — отшлёпанной до полусмерти. «Похоже, с годами она всей душой полюбила паддл». Ближе к центру каждая ягодица была покрыта круглыми лилово-фиолетовыми синяками. В целом это выглядело ужасно… красиво! Ему захотелось провести рукой по этим воспалённым половинкам и поцеловать каждый след.
— Чёрт возьми! — пробормотал он.
На следующей картинке Гермиона стояла, наклонившись (очевидно, на следующий день после порки). Тёмно-красные линии от трости рассекали зад, а её блестящая влажная промежность сверкала между бёдер. «Интересно, это было настоящее наказание или она сама напросилась?» На следующем снимке она была пристёгнута к скамье, на её заднице красовались багровые полосы от тоуза, как он сразу догадался. Снимали сбоку, так что Северус видел только край её задницы, но сразу отметил кляп во рту и голод в шоколадно-карих глазах, когда она повернулась и посмотрела в камеру. Гермиона была великолепна!