— Веча! Что с тобой? — Нонна вскрикнула.
— А! Молчи!
— Да. Красивые галоши! Где брал?! — Серж, запустив меня в прихожую, насмешливо указал на мои ноги.
— Какие галоши?! А. Да. Это бахилы такие, пленчатые. В поликлинике их велят покупать, иначе не пропускают.
— В поликлинике? И что ж ты там делал, Вэл?
— Понимаешь, барабанную перепонку себе проткнул. Случайно. Два слоя из имеющихся трех… напрочь!
— И что же?
— Мы с тобой еще подводным плаванием собирались заниматься там… Так вот. Этому хана.
— Как я понимаю, не только этому?
— Да.
И я вернулся в родные края. Громкое выщелкивание фиги из пробки теперь сопровождалось и выстрелом боли в ухе. Дуплет.
Потом батя добился своего: провалился-таки в боковое крыльцо — мягко вошел в него!
— Валерий! — услышал я вопль. — Начисто сгнило! — удовлетворенно произнес он, когда его вытащил.
Щелк!.. Это значит — супа не будет, а я его так тщательно затевал. Ну уж дудки. И моему терпению существует предел: покончить пора с этой фигой. Оторвал кусок фольги от рулона (когда-то мы делали курицу в фольге), проволок стул к уборной, взобрался, заткнул фигу (в последний раз), со скрипом вывинтил пробку, одел ее всю фольгой и вставил обратно. Жучок! Теперь ток по фольге будет идти, минуя пробку, и ограничивать его будут не капризные выщелкивания, а мой разум! Все!
— Ты чего, батя, сидишь, скукожился? Обогреватель включай!
Глянул на меня, усмехаясь:
— Так ты ж не велел?
— Гуляем! Можно теперь! — И наш подогреватель включил.
Праздник устроил им. И вот — спирали наливаются теплом и обе плитки раскраснелись.
— Чайку? А еще картошечки пожарим, с лучком! Порубим кольчиками на сковороду — пусть слегка пожелтеет. Та-ак…
— Веч! А научишь готовить меня?
— Да ты же умела! Ну смотри…
Щелк! Спирали плитки стали бледнеть. И холодильник, хрюкнув, оборвал свою песнь… Жизнь кончилась. Причем я сразу почувствовал, что это какой-то другой «щелк», из каких-то более высоких сфер. Все остывало вокруг — и мы остывали. Заставил себя выйти под дождь. Моя-то, внутренняя пробка, что в коридоре, вякнуть не могла — закорочена, ток мимо нее идет. Искать надо «высшую фигу». О, вот она, как раз над сломанным боковым крыльцом, под самой стрехой белеет в открытой ржавой коробке. Такая же белая кнопочка выскочила из черной пробки и ток обрубила, но эту мне не достать. Коротки руки. Тут длинная лестница нужна, а ее увели прошлым летом. Плохи дела! «Высшая фига» сыграла! Выскакивает только в самых «пожарных случаях»... — в смысле на грани возгорания проводов. Вернулся. Сидели, смотрели на дождь. Уже как большое счастье прежнюю, доступную фигу вспоминал. С ней ладили! А тут — полная безнадега. И — тишина.
И тут, словно в насмешку, солнце выглянуло — впервые за столько дней. Лужи меж соснами позолотило. Пар пошел. И видим вдруг: идет по воде золотой человек. Абсолютно голый! Ближе подошел — не голый, просто в одежде, насквозь промокшей. Дождь ему нипочем. Из верхней одежды — майка, но абсолютно промокшая, прозрачная. Подошел, улыбаясь. Жос! Не изменился с годами, только возмужал.
— Ждете?
По золотым лужам, дымящимся, к «высокой фиге» его подвел.
— Вот, выскочила! — Я показал.
— Я вообще-то насчет крыльца. Но если надо, сделаем. Знаю я эту пробку. Слабая для внешнего щитка. Она должна вырубаться, когда вовсе уже пожар грозит. Тут надо на пятнадцать ампер.
— А у тебя есть такая?
— Нет. В Зеленогорск надо ехать.
— Так. И сколько же она стоит?
— Сто!
Я сходил, вынес бумажник:
— Вот.
Он с некоторым недоумением на купюру посмотрел:
— Но… надо же учитывать… и гомогенный фактор. Такая духовная ценность доверена тебе! — указал на стену.
Этим «гомогенным фактором» третировал меня! Тем более я не знал, что это такое.
— Ладно. Вот тебе еще сто. За то, что пришел вовремя!
И он исчез.
Я возил свое ухо в Питер, ложился на клеенчатую кушетку, и в ухо закапывали мне какое-то очень шумное лекарство — шипение и треск.
Однажды возвращался на электричке и вдруг мобильник зазвонил — еле вырыл его из пакетов с продуктами.
— Алле! Это Серж.
— Из Италии?