И вот сейчас — недостаточно бурно? Куда уж бурней! Он сам — буря! Убигюль потерял! Поднял ее до себя, красавицу дикарку! «Ты, тундра!» — так обращался он к ней. И где она теперь? И где он? Теперь получается, что «тундра» — это он?!
— И главное — дочь с собой увезла! — хрипел он.
Сперва скромно, потом все более настойчиво появлялся Дед — с иголочки одет и «признавался», что старая любовь не проходит, добавляя притом, что визиты его абсолютно невинны!.. Кто поверит ему? Казалось бы, одной ногой был в могиле, но последнее десятилетие сказалось на его манерах и внешнем облике исключительно позитивно. Годы только на пользу шли! Ну, наверное, не одни только годы.
— Не могу забыть! — дружески, чисто по-мужски признавался он, разливая виски.
Нашел дружков!
— Это у тебя все от богатства! — сочувствовал ему я. — Жил бы как все, давно бы забыл!
А так — открытый бассейн у него на вилле. Для Чукотки это несколько экстравагантно! Вот и мысли приходят разные. Дед вздыхал, разводил руками с холеными ногтями. Которыми раньше землю рыл.
— Это все от богатства! Пройдет! — утешал его я.
Не проходило! Как же пройдет-то при таком богатстве?
Увел Убигюль!
— Зря я его тогда не придушил! — хрипел Фома.
За давностью лет забыл, видимо, кто кого душил.
Гуля (как называли тут Убигюль) работала в международном отделе космической фирмы, пересекалась с американской НАСА… И вот, забрав дочь, отлучилась в командировку в США — и «задержалась». Ходили слухи, что Дед купил фирму НАСА ей, но я думаю, что это преувеличение. Когда Фома выезжал на объекты, я порой спрашивал его: «Чьи?» — «Чьи, чьи! — хрипел он. — Маркиза Карабаса!»
…Но не НАСА же!?
— Твоя дочь хотя бы в Америке! — вырвалось у меня.
Мне тоже было что вспомнить. Как раз в эту ночь снилась дочурка — моя!
…Поздно, но ее дома нет. Не так уж и поздно. «Чуть поздновато!» — с легкой тревогой думаю я. Во сне — то, еще счастливое время. Притом, как смерть, за дверью стоит и последнее знание: чем все эти «легкие тревоги» закончились. «Не по правилам! — яростно поправляю я сон. — Будущее не может быть известно! Сейчас — так!» И — счастье. Брякнула входная дверь, потом скрипнула дверь в ее комнату. Пришла! С чем-то там возится, шуршит. Уж ладно, не буду ее ругать… хотя пришла поздновато!
Смотрю (во сне) в окно. Оно оказывается очень широким, во всю стену, с белыми переплетами, и за ним – Нева! По темной воде плывут пышные белые льдины. Вот какая, оказывается, квартира у нас!
Хочется поделиться этой новостью с дочкой. И происходит некое раздвоение — на правду жизни и правду сна. Ведь должна ж она знать, что у нас за квартира? Что же я вдруг к ней ворвусь? Но… я вдруг задыхаюсь от восторга! Среди белых льдин гордо плывут белые лебеди. Самый большой впереди, за ним поменьше, по убыванию. Бежать к ней? Вдруг она этого не видит? Тут лебедям навстречу плывет еще шумная стая белых уток, они перемешиваются. Сейчас, чувствую, все исчезнет! Хотя бы сфотографировать, чтобы утром показать это чудо ей. Включаю фотоаппарат. Смотрю на экранчик… Восторг! К белым уткам и лебедям еще добавляется белый пароходик, который весело идет чуть вдали, завершая картину. Нащупываю кнопочку, жму. Кнопочка погружается... но щелчка почему-то нет. С восторгом — и примесью отчаяния — я вижу, что к высшей гармонии добавилось еще одно: на подоконнике из прозрачного стакана свисают в две стороны холодные белые шарики подснежников. Снять? Или позвать дочь? Нажимаю кнопку, она утапливается, но щелчка нет!
«Ну что, батя? Не получается?!» — ехидно спрашивает она у меня за спиной.
Единственная, кто говорила мне «батя»… теперь никто уже больше не скажет.
Рассказать Фоме этот сон?! Но мое отчаяние ему ни к чему. Он пригласил меня на свое. Его дочь — в Америке! Ай-яй-яй.
Фома предлагал мне: «Может, тебе звание “зам по страданиям” пора дать?»
— Жениться надо тебе!
— Кто я такой, чтобы жениться?! — куражился Фома.
— Что значит «кто?» Граф!
Действительно, было у него такое прозвище в школе и в институте, образовавшееся из простой русской фамилии Евграфов.
— Кто теперь помнит об этом?!
— Тогда хотя бы поедем скупнемся?
Всегда лучший выход нахожу!