— Ну конечно возьму! Ладно! Поехали.
— Правда, Веча?! — засияла она.
И тут счастье бывает!
— Ну? Узнаешь нашу хибару?
— Да, Веча! Я счастлива!
Осмотрел нашу убогую террасу… почему-то все опять показалось жалким, хотя недавно совсем казалось лучшим местом на земле! И тут вдруг тонким лучиком пробился свет — и сверкнуло никелированное велосипедное крыло на подоконнике. «Ты забыла твое крыло!»
— Прокачусь! — сказал Нонне, и не успела она возразить, умчался на своем ржавом велосипеде.
Встал. Набрал Варин номер.
— Еду к тебе! — Ее голос наполнил трубку. С кем-то еще там разговаривала, хохотала.
— Погоди, — сказал я. — В городе встретимся.
Долгое молчание. Луч, застрявший в березе, погас.
Пришла потухшая и сразу — несуразно огромная, неуклюжая, рыхлая, как сугроб. Села. Куда все делось?! Да ты сам же и «дел»! Сердце сжалось...
— Ты чего? — я пробормотал.
— А! — вяло ответила. — Как-то… нет никого!
— Ты же говорила, что у тебя куча поклонников! — Я держал бодрую линию.
Она отрицательно покачала своей большой головой:
— Ни-ко-го!
Господи! Видеть ее такой!
— Как «никого»? А я? — бодро выпятил грудь.
Посмотрела на меня дурашливо-вопросительно, голову склонив и с любопытством распахнув рот.
— Ну! — понес я, не теряя темпа, — чего челюсть отвесила? Может, скотчем ее примотаем? Давай?
— У меня на работе много скотча, много! — бормотала, довольная. Теплела быстро.
И такую — терять?!
— …Ну? Все неплохо? — Я провожал ее на метро.
— А чего? Убиваться, что ли?! — лихо проговорила она.
— Я не могу тебе запретить появляться на озере… в любом составе! — кричала она.
— Ну почему же? — куражился я. — Можешь. Буду сидеть в дровяном сарае, среди гнилых дров. Сам постепенно деревенея и гния.
— Все! Давай на пять минут — и хорош! — сказала она, и пошли гудки.
И появилась, словно огонь, на берегу. Серый, неподвижный, моросящий, пустой день сделала осмысленным и ярким. С ходу нырнула, и мертвая вода ожила, вся забурлила до дальнего берега, до желтых берез на той стороне. Раскачала все — и вышла сияющая и румяная. День стал хорош! Ну как без нее?
Возвращались с ней через кладбище. Спешились. Вели велосипеды по главной аллее, меж могил. Велосипед в ее руках казался игрушечным.
— О! Еще новых две! — оживленно говорила она. — Люблю кладбища! А где же третья? Так-так-так! — озабоченно постукивала пальчиками по звонким зубам. — А, вот!.. Отличный был режиссер!
Я поморщился.
— Ты ж говорил, твой друг? Ты что, не ходил на похороны? — возмутилась.
Тут и я возмутился:
— Да я даже на своих похоронах… хотел бы не быть!
— Это как это? — разгневалась она. — Скользкий какой! Ляжешь как миленький!
— Ты смерть моя, что ли? — догадался я.
— Ага! — захохотала она. — А что, плохая? — оглянулась через плечо, закинула гордо голову, застыла, демонстрируя стать.
— Да-а. Повезло мне сильно.
— Да и ты, чай, не плох!
Пихнули друг друга плечами.
— Ну… вот тут! — Она измерила большими шагами расстояние меж соснами. — Нравится? — весело глянула.
— И много у тебя таких… «женихов»? — Любовался ею!
— Хватает!
— А ты хоть кормишь их чем-нибудь? — вырвалось у меня.
— Только грудью! — захохотала она.
И, полностью завладев моей жизнью, сделалась довольна! Со скрипом поехали. На развилке я тормознул:
— Извини. Должен отдохнуть!
…В этом месте моего рассказа Фома возмутился. Даже не видел его таким!
— А чего кочевряжишься? Отлично и похоронит. Как куколка будешь лежать! Кто еще это сделает? Чего, собственно, ждешь? Ну понятно. Всемирной славы! Но не собираешься же ты вечно жить? А тут… отличнейший вариант.
Потер даже руки! Будто предлагалось — ему.
— А ты бы на мое место хотел?
— Да куда уж нам!
Опять это самоуничижение!
— Будет розы твои поливать.
— Это какие еще розы?
— Обыкновенные! Лучший вариант! А этот харю воротит! Сколько ж можно?!
— Да десять лет уже минуло с прогулки той! — вздохнул я. — Проехали!
— Неужто мы не виделись десять лет? — Фома разволновался. Открыл окно.
За окном, кстати, Рейн. Но не поэт, а река.
— Ты знаешь, как они тут работают? — Фома указывает на ряды винограда на склонах, похожие на расчесанные гребнем зеленые волосы. — Заметь, виноград на хорошее вино только на склонах растет. На ровном месте только на еду.