— Какой хороший дядя тебя этому научил?
— Нехороший! — надула губки.
— Утрись!
— Зачем? — дерзко усмехнулась.
Ее глаза медового цвета все еще затуманены. Губы раскраснелись, чуть вспухли, расцвели.
Водитель решительно выключил движок. Тоже поступок! Следующий его шаг может быть еще более решительным. Подал ей руку.
— Грациа! — сказал я водиле, на всякий случай меняя национальность.
— Пожалюста! — сухо ответил он.
«Постельный лебедь» все так же парил над кроватью, видно надеясь еще исполнить коронную роль. Я подхватил его на руки. В кресло лети! Потянул ее… она подалась! Что может быть лучше — синее небо, розы и счастливый пот стекает по хребту!
— Ну что, дурила? — повернулся я к лебедю. — Чего добился? — щелкнул его.
Нос отвалился.
Потом она, большая, золотая, занимая все пустое пространство, ходила по комнате, не глядя, даже через зеркало, на меня, что-то со стуком перекладывала на трельяже, весело шмыгая носом — настроение ее в корне улучшилось, меня не проведешь. Постояла у зеркала, моим любимым ерзающим хулиганским движением поправила трусы без помощи рук, потом, дунув с нижней губы на прилипшую ко лбу прядь, рухнула в кресло у столика, схватила блокнотик со значком отеля, задумавшись, весело постукивала карандашиком по звонким зубам… «Письмо Татьяны»? Отнял блокнотик и написал:
Прочитав, благосклонно кивнула. Я вырвал крыло лебедя, ушел в ванную. Потом мы снова лежали, сладко обнявшись. Вдруг что-то всхлипнуло. Я посмотрел на нее.
— …Это водичка твоя уходит! — ласково сказала она.
Вечером мы пошли с ней в бухту «с масками и ласками», плыли в зеленой воде и среди пестрых рыб, белых рифов, похожих на цветную капусту, увидели вдруг главную драгоценность в этом царстве дикой природы — весело ныряющий пластиковый стаканчик, усыпанный бисером пузырьков. Уж я извивался, пытаясь ухватить! Стаканчик ускользнул. А я, хлебнув соленой воды, вынырнул. Она, радостно мыча в маске, протягивала мне стаканчик. Ура! Как потом объяснила, подцепила большим пальцем ноги.
— Отлично! — одобрил Фома.
— А… хватит мне сил?
— На то главное, что всем нам предстоит, нам всем хватит сил!
Ответ обнадеживающий!
Я вспомнил последнюю нашу встречу с Фомой на родине. Позвонил у ворот, и открыла Светка, вторая его жена. Мы расцеловались.
— А хозяин где?
— Бегает.
— За бабами, что ли?
— Ну, во всяком случае, они думают так. Мчится по деревне, в трусах, а бабы думают, что за ними, шарахаются. При этом еще бежит с огромной сигарой в зубах, жутко дымит. Что делает зрелище особенно устрашающим.
— Да-а. Ну пойду погляжу.
— А я пока тут накрою.
Зрелище действительно было впечатляющим: словно несся на тебя паровоз — даже искры летели!
— Стоп! — Я поднял руку.
Он тормознул.
— Здорово! — просипел он, не вынимая сигары, щуря от дыма левый глаз.
Нос уточкой, на лбу знакомое мне с детства родимое пятно — «бубновый туз», как мы называли его. Однако не помешало карьере.
— А я думаю, — он дышал еще учащенно, — как это огородное чучело оказалось на дороге?
— А ты по-прежнему сигары набиваешь навозом?
— А как же! — воскликнул он.
Мы радостно обнялись.
Пошли по дороге, но он все не мог успокоиться, его так и подмывало на бег.
— Только тут и покуришь, — говорил он. — Приехал вот в Гарвард, зашел в любимый свой паб, взял сигару, подзываю официанта: «Огня!», а он вдруг: «Сорри!» Вот так.
Коровы в большом количестве вышли с луга и встали на пути. Одна подняла хвост и, как говорится, «исполнила»: пышная лепешка на пышной пыли. И — не двигалась! Видимо любуясь закатом.
— Идиллия! — воскликнул он и с досадой ткнул ближнюю корову в бок. — Нравится?!
— Честно говоря, да!
Роскошный жаркий июль. Цветной, расписной закат на все небо. Любимые запахи — чуть прибитой дождем пышной пыли, навоза и молока… Куда, спрашивается, спешили?
Свернули с дороги. На ней было солнечно, а в низинке — уже темно. Зато запахи!