— Пишет, — вздохнул я.
— Ну ясно, кто его прикормил!
Да, действительно, получилось так, что я пристроил его в журнал и он там пришелся ко двору, бичевал всех и вся и даже нас с Фомою корил, ласково-презрительно называя «соседи» (слава богу, не по именам), «шил» нам то политическую вялость, то, наоборот, непродуманные действия — в общем, тупые «соседи», серая масса… А ведь я его «породил». И меня же перестали публиковать. «За беззубость»! И вот хохма: в аккурат тогда почти все зубы у меня выпали. Фома прокомментировал: «Очень смешно!»
Валентин устроился тут — у отставной балерины… но как-то все больше о духовной близости с ней говорил.
А я… «Грелся» я в основном стихами (не считая котла), а жена, наоборот, зябла: моя служебная площадь от котла не отапливалась, только дровами.
Кочегарская карьера моя зачем-то успешно двигалась: под мое управление уже и станция подмеса перешла! И Жоса определил кочегаром в «Торфянике». Прикинул: ну что уж такого особо мерзостного он сможет совершить на этом посту? Умудрился! Продал казенный уголь одной женщине — топить печку. Хотя как прошедший инструктаж знал, что наш уголь выделяет газ, который в котле удерживается, а в обычной печке — смертелен! К счастью (счастье, конечно, относительное), этой женщиной оказалась моя жена — а я как раз случайно вернулся, — она уже доверчиво подносила спичку! А Жос потом держался амбициозно.
— Я только предложил!
Влетело тогда им обоим. И — как с гуся вода!
— Я же хотела как лучше, Веча! — сказала жена.
По образованию, кстати, специалист по ядерным энергетическим установкам. Но если бы поставить ей здесь ядерный реактор, было бы хуже.
Можно было и бросить это все — служебную площадь, гнилую терраску — и в город вернуться, но все же лето стояло, хоть и холодное. Приходилось топить: в «Торфянике» отдыхающие жили еще. И смысл в работе моей был. Кроме всего прочего, в связи с закрытием бани весь поселок теперь мылся у меня: единственный на все поселение горячий душ был положен мне как кочегару. И я, греясь у котла, наслаждался наблюдениями, философствовал: странное дело, для того чтобы сделаться чистыми, люди приходят в самое грязное место в поселке — черная пыль, уголь, у порога дымится шлак. А выходят чистыми, сияющими! И еще угощают меня кто чем…
— Хорошо тебе здесь? — входя, усмехнулся Фома.
— Хорошо… но душно.
— Да уж! — воскликнул он.
— Жениться надо тебе! Успокоиться! — сказал я.
— Как же! С вами успокоишься! — лютовал он.
— Ну если не жениться, тогда помыться! — Как зам по наслаждениям я нашел лучший вариант.
После душа он чуть расслабился:
— Чем порадуешь еще?
— Да! Зотыч тут объявился! — обрадовал его. — Насчет трудоустройства! Вот — фото дал! Говорит мне: «Слышал, ты трудоустраиваешь?..» — «Нет! — я сказал ему. — Только с Чукотки!»
— Да-а-а! Ну-ка дай. — Фома взял крохотное фото.
И даже слезинка, казалось, мелькнула в щетине! Так какой-нибудь герцог через сто с лишним лет смотрит на медальон с изображением своей няни, которая жестоко его истязала, и умиляется. Зотыч наш действительно был садист. Сидел в Управлении вахтером на входе — и никого не узнавал: «Что значит — “знаю”? Ты мне пропуск давай!»
Теперь уже вспоминался с теплом.
— А чего — трудоустройство? Пусть мой дом сторожит, чтобы трубы не скоммуниздили! — благодушно сказал Фома — после бани тянет на все хорошее. — И вообще… надо власть брать! — решил вдруг.
Что значит помылся. О многом мы мечтали тогда!.. Увлекались порнографией, альпинизмом.
— Своих подтянешь?! — спросил Фома.
Подразумевал он моих дружков, неформальных поэтов, которые, как и я, грелись по кочегаркам. Я вспомнил свой стих: