Что это? Северное сияние? Это навряд ли. Это же светящийся стеклянный аквариум аэропорта имени де Голля. Ну, слава богу! Доехали! Но не говори «гоп». Вот так-то, на гоп, все и получилось! Мы почти врезались в белую полицейскую машину, на размышление было меньше секунды, но за это время произошло несколько событий.
Полицейские, проснувшись в машине, замахали нам: «Нельзя!» Чрезвычайное положение у них.
В аэропорт, значит, нельзя, а куда можно?
Наш водитель-невидимка мгновенно вскинул средний палец вверх могучим международным жестом, и он как раз виден был крупно и очень хорошо на фоне казавшейся небольшой полицейской машины.
Послышалось знакомое клацанье, и я увидел озаренное, абсолютно счастливое ее лицо.
— Сняла! — радостно шепнула она. И показала экран: могучий черный палец на фоне миниатюрной белой машинки. — И знаешь, как назову? «Черным вход запрещен!»
Я не успел ничего ей сказать, потому что свернули на крутой пандус и помчались куда-то вверх. Взлетаем, что ли?
Взлетели мы на второй уровень и остановились у стеклянной стены. Шофер, повернувшись, что-то настойчиво нам говорил. Полиглотом не надо быть, чтобы понять: предлагает вытряхнуться на холод. Другого, мол, ничего не могу предложить. На стеклянной стене местами был нарисован силуэт самолетика — носиком вниз. Нас это ни в коей степени не устраивало, нам нужен был как раз самолетик носиком вверх. Нижний этаж? Но туда нас как раз не пустили!
Вытряхнулись, однако, еще приплатив за время стояния тут не по нашей вине. А по чьей? Рано приехали? Но приехать раньше всегда считалось хорошим тоном. У нас всю ночь Пулково бурлит. А тут — ни души. И главное, все двери закрыты, даже не отличить их от стеклянной стены. Поехать вниз? Но там нас уже не пропустили однажды. Объехать эту махину вокруг? Загремели наши чемоданы. Да, ноябрь — он и в Париже ноябрь!
Наконец за стеклом мы увидели человека. Одного-единственного. Мы подвалили к нему — смотрели через стекло. Огромный, опять же негр, в черном комбинезоне со светящимися полосами. Но махал он куда-то вбок. Что это значило? «Проходите, проходите»?
Клад! Римма и это сняла. Показала.
— Знаешь, как назову? «Белым вход запрещен!»
— Ну зачем же так? — пытался сказать я замерзшим скукоженным ртом.
Загремели дальше. Нет, по периметру больно долго. Напишут: двое замерзших бездомных.
К счастью, опять он! Уже как родной. Махал, но уже в обратную сторону. Что-то все-таки он хочет сказать! Может быть, дверь, через которую можно пройти, есть где-то посередине, между двумя его появлениями?
Точно! Мы протащились совсем немного — и разъехалась стеклянная дверь. И мы вкатились! Фу! Наконец-то! Тепло! Дверь за нами закрылась. Я прижал руку к сердцу и поклонился. Он помахал нам сравнительно светлой ладошкой, сел на могучий свой агрегат с тремя крутящимися щетками внизу и укатил куда-то вдаль по гладкому полу.
И скамейка тут оказалась! Мы плюхнулись.
— Скажи, а ты сфотографировала, как он нас пустил?
— А зачем?
Ну вот, опять то же самое! Ладно.
— Отлично, — заговорил я, — что мы так рано приехали! Зато все можем допить, а если б впритык, у нас бы все отобрали.
Во всем надо находить что-то положительное, иначе не стоит жить. Она это одобрила, и мы выпили все, что было в запасе в нашем бункере, — а чего мы там только не попробовали! Поездка удалась. Потом мы, кажись, немножко соснули, голова к голове. Только что с официального приема — и вот мы уже и клошары. Широкий диапазон! Я растолкал ее. Головка ее болталась, как на нитке.
— Слушай! Где-то, наверное, все же есть лифт, на котором мы сможем спуститься на взлет?
И такой лифт нашелся, хотя далеко не сразу. Непросто тут все у них.
Оказывается, регистрация уже шла вовсю. Длинная очередь, но как-то сразу на все направления. Разобрались! Сбагрили чемоданы. И удивительно легко мы летели на эскалаторах, горизонтальных и вертикальных, и наконец увидели долгожданный номер посадочных ворот — шестьдесят шесть! Он мог бы кого-то насторожить, но только не нас! Наляпан номер был почему-то на пузатом столбике, а посадка, наверное, за ним. Опустились на пуфик. Лицом, к сожалению, не к столбику. Глянул на «Ролекс». Еще сорок минут. Правда, часы так и не переводил. Надо прибавлять... нет, отнимать от моих стрелок два часа. Значит, сейчас по-ихнему пять двадцать. А вылет в шесть. «Успеваем» — любимая моя присказка, уже неоднократно губившая меня. Но не за рубежом же? Тут же все четко. И даже чересчур. Напала сонливость. С бала на корабль, а была еще изнурительная «битва культур», потом мы попали в чрезвычайное положение, расовые столкновения, потом замерзли, потом согрелись, потом напились. Как-то многовато, если подряд. Как бы не вырубиться. Подергал ее: