Сколько раз уже было такое!
— Понимаешь, родной. Тебе завтра надо в больницу. Паша сказал!
Прям уж медсестра! Так она поначалу и была медсестра — по определению.
К тому, видимо, и вернулась, немножко попутно взбодрив меня.
— Понимаешь, — вдруг серьезно заговорила она, — после нашей поездки, с отчаяния...
С какого еще отчаяния? Отличная поездка была!
— Хотела в горячую точку опять отправиться, раненых бинтовать! Но тут Паша сказал, что главный наш раненый — это ты!
— Ну спасибо ему. И тебе. Мне... сейчас остаться?
— Да нет. Поезжай!
На юбилее коллеги, наверное, не слишком удачно я выступал: все время хватался за телефончик в кармане: кажется, задрожал? Да нет. Это ты дрожишь. Самому позвонить? Да нет. Вероятно, уже уехала. А если — чуть было не произнес слово «любит» — дождется! Раньше вопрос времени ее как-то не смущал!
И, поднимаясь по эскалатору, увидел ее. Но — спускающуюся. Заулыбалась, заиграла пальчиками! И разъехались. Разве раньше могло быть так? Перескочили бы — и вместе поехали!
...Кто-то, может, думает, что это кошмар. На самом деле это пища для хищника, коим я и являюсь!
Ну все! Чайку — и к станку! Перегнал все на флешку.
А наутро — к Паше.
Долгий путь на трамвае. Я вспоминал почему-то отца. Скоро, что ли, встреча с ним предстоит?
Мой отец приехал в Ленинград в 1937 году поступать в аспирантуру, сбежав с прежнего бессмысленного места работы, на котором его заставляли учить казахов сеять пшеницу в пустыне, где она никогда не росла. Сбежал в 1937 году, когда за десятиминутное опоздание отдавали под суд, и все обошлось! И в аспирантуру он поступил. Но, конечно, не сразу. Великого ученого Николая Вавилова, который должен был решить, брать его или не брать, в городе не было — обещали, что он приедет под Новый год. Отец жил в общежитии, разгружал вагоны за копейки. Наступила зима. А он сказал на прежнем месте работы, что едет в отпуск в Крым, тулупа не надел.
Отец вроде решил вернуться, но не в Казахстан, а в родную деревню. Он вспоминал, как медленно шел на вокзал по Невскому, подолгу любуясь красотами, на что-то еще надеясь. И опоздал на поезд! Лиговка оказалась перекопана, пришлось бежать в обход! Он показал это место, благодаря которому я появился на свет. В общаге на следующий день он увидел перевод от друга из Казахстана, который продал его тулуп и прислал деньги!
Отец поступил к Вавилову в аспирантуру, познакомился с мамой, и все вышло великолепно! Конечно, лучшее чудо то, которого страстно жаждешь!.. Все остальные чудеса как-то блекнут.
Характер отца передался, к счастью, и мне. И мне везет: совершается невероятное, если я очень чего-то хочу.
Помню, попав в пропасть между социализмом и капитализмом, я страстно из нее рвался, звонил в Москву модному издателю, чей телефон мне с трудом удалось добыть.
Отшивали! «В.Г. занят!», «В.Г. на совещании».
Но я приехал в Москву и все-таки ему дозвонится. «К сожалению, сейчас уезжаю!» — «А где вы находитесь?» — все же зачем-то спросил я. И оказалось, он в доме, соседнем с тем, где я жил! И через минуту я стоял перед ним! И моя литературная жизнь продолжилась — в лучшем тогда издательстве Москвы. Чудо? Но как страстно я его создавал!
Под все эти бурные воспоминания я входил, между прочим, под своды приемного покоя больницы Святого Георгия. Поможет ли он мне, кстати, папашин тезка? Разве что сохранит жизнь! «А тебе мало этого?» — «Да, мало!» — «Угомонись!»
Мой друг Паша вышел навстречу:
— Ну что? Собрался наконец-то?
— Да!
— Дела все прикончил?
— Увы! Ну, может, сходим куда на прощание?
— Какое еще прощание? — Он глянул на часы. — Ну...
— Тут близко отличный грузинский ресторан! — вскричал я.
— Нет! Тут есть рядом кафе. Без алкоголя! — мрачно добавил он.
Пошли. Да, крепкого алкоголя не было. Но было пиво! Правда, лишь двух сортов. Но мне хватило! Пражское — «Велкопоповицкий козел» и братиславское — «Златый фазан». Почему-то волнуясь, я выбрал второе.
Мы вяло говорили о том о сем. Паша собирался купить тахту. Это настораживало. Говорили о тахтах. И только сделали по глотку, Паша тут же начал завывать свои стихи:
— Люблю зака-аты!
— И отка-аты! — подхватывал я.
Вдруг ожил мобильник: звонил, что интересно, тот самый человек, В.Г., который оказался в соседнем доме в Москве, когда решалась моя судьба, ставший за эти десятилетия большим начальником.
— Ты что делаешь с двадцатого по двадцать седьмое?
— А что? — взволновался вдруг я.